— У Маркиза никак не меньше пяти миллионов кредиток. Почему я не могу убить его, конфисковать деньги и отослать их на Делурос?
Потому что конфисковать ты хочешь только его женщину. И потому, что у Вдоводела есть свой кодекс чести. Если он говорил, что берется за поручение, то всегда держал слово.
— Но я — не Вдоводел.
Ты им станешь, дай срок.
— Нет! Я — Джефферсон Найтхаук!
Как и я… сначала я тоже был Джефферсоном Найтхауком:
— Я — сам по себе! Я — не ты и не желаю выполнять твои приказы!
Ты даже представить себе не можешь, до чего мы с тобой похожи.
— Нет! — яростно выкрикнул Найтхаук.
Да, плоть от плоти моей, кровь от крови моей. Ты же не думаешь, что видишь меня в зеркале, не так ли? Просто твой разум таким образом объясняет мое присутствие. Я — твоя совесть. Более того, я — твоя сущность. Мы переплетены духовно, физически, как только возможно. Ты падаешь, и мне больно, ты смеешься, и я радуюсь, ты хватаешься за оружие, а я целюсь и нажимаю на спусковой крючок. От себя не уйти, сынок, то есть не уйти от меня, потому что я — твое истинное я. Я тот, кем ты стремишься стать. Я — идеал, которого ты стремишься достигнуть, и я всегда буду маячить впереди. Как бы ты ни старался, в глубине души ты всегда будешь знать, что у меня получилось бы лучше, будь то оружие или женщина.
— Черта с два!
Отнюдь. Сейчас я на тридцать процентов человек, а на семьдесят болезнь, я заморожен, словно кусок мяса, оставленный для завтрашнего обеда, но ты все же боишься меня, ревнуешь ко мне. Я — злой дух твоих грез, юный Джефферсон, а вот в моих мыслях тебя нет.
— Я не хочу ничего этого слышать! — в отчаянии выкрикнул Найтхаук. Выхватил сонар, нажал на спусковой крючок. Звуковая волна разнесла зеркало на тысячи осколков.
Он успокоился еще быстрее, чем разъярился, и тут до него дошло, что выработать план действий так и не удалось.
Найтхаук прошел в ванную, встал перед зеркалом.
— Извини. Я вышел из себя. Возможно, ты прожил сорок лет, прежде чем нечто подобное случилось с тобой.
На него смотрел симпатичный молодой человек.
— Я же сказал, извини. И я по-прежнему не знаю, что делать.
Ему показалось, что молодое лицо в зеркале сменилось старческим и больным лишь на мгновения, достаточные для того, чтобы сказать: «Разумеется, знаешь», — а потом опять стало молодым, на котором отражались лишь неуверенность да нерешительность.