Я молча растянулся на плахе, широко раскинув в стороны руки и ноги, приготовившись к четвертованию. Смерть рано или поздно приходит, она всё равно неизбежна для всех людей.
Я стал чуть слышно читать всплывшие откуда-то из глубин памяти строки. Надо мной раскачивалась незамутнённая синева неба.
«Вдоль обрыва, по над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю.
Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю,
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!»
На площади царила неестественная, испуганная, ожидающая развязки тишина. Я услышал, как натужно хрястнул топор, пройдя сквозь мясо и кость, впился в дерево. напитывая его кровью. Я почувствовал, как правая рука дёрнулась и скатилась с помоста, стремясь одной ей ведомым желанием наказать обидчика. Я закрыл глаза и крепко стиснул зубы, чувствуя, как тяжело рвутся из груди слова:
«Сгину я — меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром,
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту…»
Тишина. Неестественная тишина испуганной птицей металась по застывшей площади. Вновь раздался страшный рубящий удар. Застонала плаха, поливаемая моей кровью. Не выдержал, забился в руках стрельцов у подножия помоста Фрол:
— Брат! Брат, прости меня! Прости! А-а-а-а! Отпустите меня, а-а-а!
Я с трудом оторвал от плахи голову — странное дело, в небе появились алые облака и нависли над глазами. На шее вздулись жилы, когда я, тужась, закричал:
— Молчи, Фрол! Молчи!!!
— Атаман!!! — крикнул кто-то из толпы.
Толпа ожила, колыхнулась, как бушующее море, и взорвалась плачем и слёзным криком.
— Чтоб тебе! — буркнул испуганно озирнувшийся через плечо палач и торопливо занёс над головой окровавленный топор.
«Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий,
Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!..»
[4]Топор стремительно падал вниз — кто-то поторопился и подал ему знак, нарушая порядок казни: голову рубят в последнюю очередь…
Он был каким-то излишне нервным и суетливым, поэтому сразу же мне не понравился, едва появился в моём офисе.
— Я к вам, — кинулся он ко мне.
Недовольно скривив лицо, я остановился перед дверью своего кабинета.
— Вы что-то хотели? — сухо поинтересовался я.
— Я к вам, — повторил он, нервно поглаживая чёрную кожаную папку.
«Ещё один графоман-любитель! Сейчас будет меня потчевать своим шедевром, — с неприязнью подумал я и глубоко вздохнул. — Ничего уже нельзя поправить, раз уж он здесь…»
Я открыл дверь кабинета:
— Проходите.
Он не вошёл, а осторожно проскользнул, прикрыв за собой дверь и сразу же, увязавшись за мной, бросился к моей гордости — большому письменному столу из красного дерева, привезённому из Германии. На ходу раскрыл папку.