— Ваш кофе.
Я непонимающе посмотрел на официанта.
— Ах, да, спасибо.
Он забрал фужер из-под коньяка. Я закурил, попробовал горячий, горький кофе — то, что надо.
Дождь закончился. Ветер улетел гулять в другой город, на другую улицу. За дверью кофейни царил мирный теплый вечер, не расположенный к свисту трассирующих пуль, всполохам пожаров; когда дрожит воздух, сотрясаемый уханьем танковых пушек, ревом бетеэров, вертолетов, стрекотаньем крупнокалиберных пулеметов. А пули летят, летят пули…Им все одно — куда и в кого попадать: в солдата, женщину, ребенка. По подсчетам ВОЗ, каждый четвертый погибший в локальной войне — женщина или ребенок. Они могут погибнуть не только от пули, в локальных войнах людей косят корь, краснуха, пневмония, голод…
— Люди, ау!? Неужели вы хотите этого?
Я допил кофе, поблагодарил бармена, расплатился и вышел на улицу. Домой вернулся пешком, пройдя едва ли не половину города. Выпитый алкоголь не действовал, даже легкого опьянения не чувствовал. Тризна состоялась. Я почтил память Светы и многих других, кто не оставил выжженный войной город. Из него я воротился иным: мир, существующий вокруг меня, и как казалось для меня — изменился и не в лучшую сторону. Потерялся смысл существования, но я как та лягушка, продолжаю барахтаться в чаше с дерьмом, пытаюсь взбить масло, вдруг выберусь? Надо жить. Но как и для чего? Хочу возвратиться в тот город. Для мести? Не знаю. Да и кому? Навестить Светкину могилу? Незачем, это её не вернет, а память о ней всегда со мной.
Хочется начать новую жизнь, сбежать отсюда, где все тихо и спокойно, поэтому и кажется картинным, нереальным, неживым. Некуда деваться, ни от себя, ни от сумасшедшего мира. Ложь, когда говорят, что там, где нас нет — лучше. Я прошел через это — все места оказались схожими.
Я долго стоял на лестничной площадке, шаря рукой по карманам в поисках ключей, неожиданно дверь открыл отец.
— Гулял? — Он внимательно осмотрел меня.
Когда-то я называл его светским львом, у него благородное, породистое лицо и манеры старого аристократа. Волосы хоть и поредели и поседели, но зачесаны назад, открывая большой, сократовский лоб. У него твердый подбородок с ямочкой уверенного в себе и преуспевающего человека. Он часто улыбается и тогда на щеках играют ямочки, а рот раскрывается и выставляет на показ зубы высшей пробы.
— Гулял, — я протиснулся в коридор и разделся.
— От тебя странно попахивает. Зайди ко мне.