— Откуда ты взялся?
Но он не отвечает и складывает снова губы и напрягает шею и весь как будто переходит в острый, почти невыносимый звук.
Все двадцать собак отвечают воем. Упряжка обезумела. Мы мчимся, как курьерский поезд.
— Ух, ух, ух, кусь, кусь!..
Трах!.. Нарта с разбега налетает на торчащую льдину и отскакивает в сторону. Мы с Бинским вспрыгиваем вверх, как акробаты, и подсовываем палки. Одно усилие — и нарта перелетает через льдину и катится дальше.
— Ну, как ты?.. — обращаюсь я к Ирману, но мой вопрос обрывается на полуслове. В грядке никого нет. Ирман исчез. Неведомо откуда взялся, неведомо куда девался. Или нам показалось?..
— Подь, подь!..
На левом берегу мелькают искры над низкою трубой. Это заимка Шатунина. Мы проехали девять верст. Надо вернуться.
— О, нах, нах, лево, лево!.. О, домой, домой, домой!..
Комель и Игла сворачивают в сторону и увлекают упряжку. И, описав полукруг, вся свора мчится обратно еще быстрее, чем прежде.
Вот и город. Церковь, кладбище на взгорьи, приземистые избы с плоскими крышами, с высокими трубами. Вот там, ближе к берегу, наша изба. И над трубою стоит прямой высокий сноп багрового дыма. Искры так и скачут, крупные, яркие. Как будто извержение вулкана. Или же это почтенная троица — цыган, медведь и коза — подожгла избу?..
Собаки влетают во двор. А Ирман уже тут.
— Что за нечистая сила! Или ты на помеле приехал? Ну, если ты тут, то распряги собак.
Ирман ворчит.
— Катался, небось…
Мы бросаем ему упряжку и входим в избу. Лянцер и компания действительно жгут избу. Ломают перегородку, снимают пол, рубят на части и ставят в камин. Камин пылает, как огненное жерло.
— Что вы, черти, делаете?
В моей голове мелькает трезвая мысль: завтра придется вытесывать доски и плахи и заново чинить все эти из’яны.
Но они увлеклись и не слушают.
Полозов декламирует гимн огню в стихах собственного сочинения, ибо мы все до одного сочиняем стихи, особенно в пьяном виде.
Пламя встает до небес,
Красный, разнузданный конь…
— Брось! — кричит Бинский. — Пойдем.
Мы опять выходим на двор.
— Пойдем? — повторяет Бинский.
— Пойдем, — откликаюсь я.
Мы стоим друг против друга и перекликаемся, как два перепела.
— Куда пойдем? — наконец спрашиваю я.
— Пойдем на колокольню, звонить в набат, — предлагает Бинский.
— Нет, это старо. В прошлом году Шиллер звонил в набат. И даже ни одна собака не вышла на звон.
— Идем к магазинам сменять часовых, — решительно предлагает Бинский.
— Зачем? — спрашиваю я с минутным удивлением.
— А зачем их ставят? — кричит Бинский. — В такую ночь… Кто украдет?
Действительно, на Колыме никто не украдет. Разве смотритель только. Но он крадет днем, а не ночью, и расписывает по книгам.