На этот раз, однако, шорох происходил не от собак.
— Это я — послышалось из-за двери, и нетерпеливая рука стала возиться с ремнем, заменявшим ручку.
Для того, чтобы поднять люк, нужна была некоторая сноровка. Наконец, струя белого густого холода хлынула с порога и застлала весь пол в знак того, что усилия нового гостя увенчались успехом.
Белая фигура торопливо перетащилась через несоразмерно высокий порог. Слишком рано отпущенная дверь тотчас же тяжело упала на место, дав пришельцу такого крепкого и неожиданного туза сзади, что он немедленно вылетел на середину комнаты.
— Чорт! — крикнул гость, оборачиваясь назад и грозя кулаком двери. Губы его перекосились и даже слегка приподнялись вверх, глаза сверкнули свирепым огнем.
— Здравствуйте, Алексеев! — спокойно сказал Веревцов, откладывая шапку в сторону.
— Здравствуйте и вы! — успокоился Алексеев так же быстро, как и рассердился.
Он был одет в длинную рубаху из грубого белого сукна, такие же штаны и белые меховые сапоги, и весь вид его напоминал беглеца из больницы или из сумасшедшего дома. Шапки на нем не было, но огромная грива каштановых мелкокурчавых волос, свалявшихся в войлок, стояла дыбом, как негритянская прическа. Глаза у него были маленькие, живые, чрезвычайно быстрые. Они все время бегали по сторонам, но когда Алексеев сердился — останавливались и загорались злостью.
— Я сейчас заварю чай, — засуетился Веревцов. И, окончательно отложив шапку в сторону, он принялся хлопотать у камина.
— Не надо мне чаю! — сказал Алексеев угрюмо. — Слушайте, Василий Андреич, я сяду, я устал.
— Конечно, садитесь! — поспешно воскликнул Веревцов. — Садитесь, пожалуйста! — И он пододвинул ему гладкий обрубок дерева, игравший роль табурета. — Извините, я не заметил, что вы устали…
— Они меня со свету сживут! — с дрожью в голосе вдруг об’явил Алексеев. — Мочи моей нет!
Глаза его опять остановились и сверкнули.
— Полноте, — возразил Веревцов очень просто и спокойно. — Вот лучше я вам чаю налью…
— Темно!.. Солнца нет!.. — продолжал Алексеев с отчаянием в голосе. — Когда будет весна?.. Я не могу жить без солнца!
— Через две недели появится солнце, — терпеливо утешал его Веревцов. — Потерпите немного.
— А они зачем по ночам ходят? — настаивал Алексеев. — Разве я не знаю?… Любо им, что теперь солнца нет!.. Поговори-ка с ними днем, — продолжал он сердито. — Сладкие такие, медовые! Только свечу погашу, они уж опять тут… Что я им сделал? — прибавил он почти со стоном.
Алексеев страдал манией преследования, которая состояла в том, что люди, которых он видел днем, представлялись ему по ночам в виде призраков агрессивного характера. Это было нечто вроде снов наяву. Жизнь была так усыпительно-однообразна, что притупленное воображение не в силах было создать никаких фантастических картин и только отражало окружающую действительность в уродливо искаженном виде, как кривое зеркало. Ему представлялось обыкновенно, что товарищи, с которыми он днем разговаривал или работал вместе, подкрадываются к нему в темноте сзади и внезапно начинают его душить или кусать.