– Быть может, она поехала в «Ле Вильер» за свежими булочками? Там ведь уже открыто?
Пиммихен застряла в другом времени: французская кондитерская «Ле Вильер» на Альбертинаплац прекратила свое существование пять лет назад.
На всякий случай я решил обойти все комнаты первого этажа – вдруг мама уснула где-нибудь за чтением, но, собираясь отворить дверь в бывшую спальню моей сестры, услышал, как вернулась мама вместе с отцом.
– Смею надеяться, мы избавимся от нее раз и навсегда, – приглушенно говорила мать. – У меня дурные предчувствия – сейчас нужно позаботиться о нашей собственной семье. Любовь к родным превращает меня в злодейку.
– Прекрати, – раздался отцовский голос. – Ты сделала для нее все, что могла. Ты проявила настоящее мужество. Не могу передать, как я тобой горжусь.
– Не преувеличивай. Я поднимаюсь на чердак, ожидая, что какой-нибудь фанатик сейчас направит на меня пистолет! Сейчас я не та, что прежде. Гордиться мною не стоит.
– Осталось потерпеть совсем чуть-чуть, Росвита, верь мне.
– Пора бы им уже быть здесь… где их носит? Только и делают, что нас бомбят! Гражданских! Тех, кто им помогает!
Я затаился, давая им пройти, а потом шмыгнул в противоположную сторону – обошел библиотеку и вышел, потирая глаза, из своей спальни.
– А, доброе утро, муттер, фатер.
– Доброе утро, сын, – отозвался отец.
– Надо же, – подхватила мать, – рано ты сегодня – прямо как я.
Отец словно приклеился к маме, а я, не решаясь начать разговор в его присутствии, стал, к нашей общей досаде, нести какую-то ерунду. Пошел за ними в подвал, оттуда на кухню, заметил, как отец достает грелку из шкафчика под раковиной и делает вид, будто у него разболелось плечо. Позднее я узнал от Эльзы, что в эту грелку он наливал для нее горячий бульон, убивая двух зайцев, то есть обеспечивая ей и согрев, и пропитание.
У лестницы я помедлил, готовясь перехватить мать, когда та окажется одна, но мой отец, как могло показаться, уже избавил ее от всех забот, связанных с Эльзой. А когда мама опять его сменит, она либо не обратит внимания на мое пуховое одеяло, либо решит, что его принес на чердак отец, – так мне хотелось думать.
В тот первый день родители надолго заперлись в спальне. Первым вышел отец: подхватив за талию Пиммихен, он стал кружить ее в вальсе, но она запротестовала – какие, дескать, могут быть танцы без музыки?
– Что? Муттер, неужто вас и вправду подводит слух? Разве вы не слышите увертюру к оперетте Иоганна Штрауса «Летучая мышь»?[40] – недоверчиво допытывался отец, делая вид, будто музыка звучит для всех.