– А как вы с местными живёте, нормально? – спросил Сердюк. – Ничего народ?
– Народ хороший, работящий.
– Так вы и по-ихнему говорите?
– За двадцать лет я уж многому научился, – усмехнулся Евсеич.
Сердюк расспрашивал о заработках.
Жигайло спал, по-детски пуская слюни.
Манохин вертел в руках кружку и, всё краснея, не спускал глаз с Евсеича. Вдруг спросил:
– Доволен?
– Живу, – ответил Евсеич.
– Денег, наверное, мешок скопил?
– Деньги-то есть, тратить здесь их некуда. Могилки родительские в порядок привёл, главное сделал…
– Да не счастлив ты, притворяешься! – с нескрываемой злобой перебил Манохин. – Гниёшь тут, а довольного жизнью корчишь, для простачков.
– Манохин… – предупреждающе произнёс Антипин.
– Что Манохин? Говорю, что думаю, запретишь?.. Запрещать все любят.
– Пусть, – вступился Евсеич. – Человеку выговориться надо, пусть.
– Ладно, этот, деревня, – кивнул Манохин на Сердюка, – он хоть не скрывает, что деньги любит, а то – «народ хороший, привык, дело делать надо»… Кому надо? Жизнь – это когда всё есть, когда что хочешь, то и делаешь, что хочешь – покупаешь, куда хочешь – едешь. Да если б ты, старик, волен был, ты в этой дыре часу лишнего не высидел бы, а начальник, тот никогда б на Севере и не побывал… Честно надо: жить не умеете! Сил нет на настоящую жизнь. Притворяетесь…
– А ты? – спросил Антипин.
– Я?.. – Манохин медленно допил спирт. – У меня сила есть. Только не дают всякие-разные… А каждый в жизни о себе думать должен. Ты для меня пальцем не пошевелишь, и я для тебя. Своя шкура – главное.
– Он прав. – Евсеич потёр коленки. – Ломит… Прав он, Сергеич, каждый о себе должен думать, только не по тому кодексу, через который и я прошёл, а по человеческому, общему… Как Сидор, который на перевёрнутый баркас всех разместил, а самому места не хватило.
Манохин заскрежетал зубами и вышел.
– Ничего, – повернулся к Антипину Евсеич. – Правильно сделал, что с собой взял. Раз заговорил, значит, сомневается.
– Нервный он, – добродушно произнёс Сердюк. – А если за деньги, плохо разве?.. Я ж не краду, своими руками, вот. – Он вытянул широкие мозолистые ладони. – А если кому надо помочь, я и за так, просто, что Сердюк – не человек?..
Он вышел за Манохиным. Поднялся было и Антипин, но Евсеич придержал:
– Сами разберутся, ничего… Так обратно ждать в срок?
– Думаю, успеем, – кивнул Антипин.
За стеной бубнили.
Он прислушивался к интонациям, но разговор, похоже, шёл мирный.
Первым вернулся Манохин, молча завалился спать.
Поёживаясь вошёл Сердюк, принеся с собой прохладный, пахнущий рыбой воздух. Помог Антипину уложить уснувшего за столом практиканта. Прихрамывая то на одну, то на другую ногу, пошёл к двери Евсеич. Антипин вышел с ним на крыльцо. Там уже ждал молодой эвенк Алексей, который называл Евсеича отцом. Он подставил плечо, и Евсеич, опершись на него, спустился и медленно, держась за Алексея, побрёл в сторону своего дома.