— Пойдем, сынок, утро вечера мудренее, — позвал уже из дверей Отец. Кивнув, я тоже вышел из кухни, не позабыв вырубить свет.
* * *
Дядя Миша с Отцом были закадычными приятелями, к тому же коллегами. Много лет проработали бок о бок на установках ПОЛЫНЬ. До Перекраски эти громоздкие агрегаты считались секретными оборонными объектами, проект курировала Клика агрессивных военруков, соперничавшая по влиянию с самим КЖС. Соответственно, Отец не распространялся, чем занят на службе. Прививкой от досужих разговорчиков служила суровая подписка о неразглашении, ее нарушение каралось отправкой в Заколоченную лоджию, откуда возвращались не всегда и не все. Поэтому, даже сам термин ПОЛЫНЬ употребляли неохотно, с опаской и шепотом. Практически все, кроме Риты. Дочь Михаила Электроновича или дяди Миши, как я привык его звать, не смущали ни чересчур бдительные соглядатаи, ни не в меру свирепые военруки. Она вообще была девчонка не из пугливых. К тому же, пока мы были детьми, взрослые смотрели на наши шалости сквозь пальцы, и мы без особых проблем превратили громадные цеха режимного предприятия в грандиозную игровую площадку.
Размеры установок ПОЛЫНЬ поражали воображение. Они бы ни за что не влезли на стандартный этаж. Поэтому, когда согласовывали проект, под их нужды отвели колоссальный цех, снеся добрый десяток перекрытий, откуда заблаговременно отселили жильцов. Готов поспорить, во всем Красноблоке не нашлось бы сопоставимого по габаритам помещения, где потолки, когда гасли прожектора, сразу же терялись во мгле, будто открытое небо, а дышалось, как в номенклатурном раю. Мы с Ритой беззастенчиво пользовались выпавшей нам свободой, причем, привыкли воспринимать ее как данность. Нам, двум счастливым отпрыскам технарей, не довелось чахнуть в тесноте казарм, и это было прекрасно.
Конечно, цеха охранялись нарядами спецдружинников, но они не слишком-то нам докучали. Тем паче, что мы ориентировались на местности ничуть не хуже их, вдобавок, разведали потайные ходы, технологические отдушины и трещины в стенах, позволявшие проникать, куда угодно. И мы пробирались, у нас была уйма времени. Ведь мы жили неподалеку, в модуле, отведенном для семей обслуживающего персонала. Он тоже охранялся, посторонних к нам не пускали. Мы же, повторяю, шастали где угодно, и это было так здорово, что мне, повзрослевшему, не описать. И пробовать нечего…
Итак, мы с Ритой с детства были друзья — не разлей вода, тут можете поверить мне на слово. Было еще одно обстоятельство, сблизившее нас, правда, оно было печальным. Мы оба не ведали слова «мама». То есть, оно, конечно же, было известно нам, но, ни мне, ни Рите, не выпало произносить его по адресу. Этого счастья мы были лишены, так уж распорядилась судьба. Одинаково безжалостная к нам обоим, она еще во младенчестве превратила нас в наполовину сирот. О своей маме я вообще ничего не знал, Отец никогда не заикался о ней, эта тема была у нас дома под негласным табу, причины появления которого мне до сих пор не известны. Мама Риты сгорела от послеродовой горячки, когда малышке, которой она подарила жизнь, не исполнилось и недели. То же тупое Провидение, слепое и бездушное, как я думал тогда, разлучило нас с Ритой, когда мы подросли, а дружеские чувства, испытываемые нами друг другу, стали перерастать в нечто неизмеримо большее. Но…