На соломе, позади бочки с фонарем, лежала ведьма. Седые волосы разметались по голым плечам: лишь они да порванная нижняя юбка скрывали ее наготу. Следы пытки были видны даже в потемках. Ступни женщины почернели и распухли, руки с вывернутыми большими пальцами свисали плетьми, будто больше не принадлежали телу. Белое лицо пошло жуткими бесцветными пятнами, рот широко раскрылся, словно изнутри ее терзал огонь. Кажется, она бредила: бормотала и пускала слюни, едва шевеля губами. Временами ее тощая грудь неистово содрогалась.
От такого зрелища внутри Дэвида все перевернулось: в голову ударила кровь, в горле застрял комок. Он всегда ненавидел жестокость, хотя редко сталкивался с ее чудовищными проявлениями, и от вида замученной старухи душа его восстала, негодуя. Широкими шагами он прошел к фонарю и присмотрелся к лежащей, но отвернулся, не выдержав ужаса. Он увидел пытливые глазки дознавателя, красные, как у курицы-наседки, и угрюмое лицо Чейсхоупа, не выражающее никаких чувств.
— Какого черта тут творится? — вскричал Дэвид. — Отвечай, Эфраим Кэрд. Кто этот фигляр? Что вы сделали с бедной женщиной?
— Все вершилося порядком да по закону, — ответил Чейсхоуп. — Пресвитерий постановил очистить пасторат от греха чародейства, а этот достойный человек, искусный во всяческих премудростях, прислан верховодить нами. Наверно, слыхивали, Тайный совет созвал комиссию проверить обвинения, но перво-наперво надобно сыскать ведьм и вырвать у них признание. Эта женщина, Элспет Тод, созналася во всем самолично, мы записали черные дела, сотворенные ею. Отправили Шерифу словечко, а поутру, ежели ничто не помешает, он пришлет за ней и препроводит в Аллерский приход.
Фермер говорил гладко и не без почтительности, но Дэвид предпочел бы услышать ругань и проклятия. Он с трудом удерживал себя в руках.
— Как вы добились признания? Отвечай! Вы истязали ее тело и свели с ума, а страдающая плоть и помраченный рассудок признаются в любой глупости.
— Мы пользовалися средствами, одобряемыми во всяком пресвитерии в нашей земле. Всем ведомо, плоть, запроданная Дияволу, особая и злой дух не заговорит, ежели его не принудить.
Дэвид выхватил бумаги у дознавателя и поднес к фонарю. Признание было записано учительским почерком, и хотя формулировка выглядела странной и туманной, он понял главное. Пока пастор читал, в амбаре повисла тишина, лишь старуха бормотала на соломе да Тронутый Гибби мычал на своем насесте.
Написанное показалось Дэвиду бредом сумасшедшего. Обвиняемая созналась, что колдовала и вылечила в Мэйнзе корову, вынув живую рыбу из ее живота. В Нижнем Феннане она сглазила мальчика, Хобби Симеона, он заболел и на три месяца слег в постель. Из глины она слепила фигурку одной из майрхоупских молочниц, пронзила ее булавками, и девушка все лето страдала от болей и тошноты. Она стреляла скот кремнёвыми стрелами и наложила заклятие на поле в Виндивэйз, прогнав вокруг него жабий выводок. Дьявол заключил с ней союз на пахоте в Майрхоупе и дал ей новое имя, которое она отказалась назвать, и на том поле с тех пор ничего, кроме чертополоха, не растет. Хозяин навещал ее, приняв облик черного кота, она сама превращалась в кошку, и они разъезжали по округе, вцепившись в круп одной из Его кобыл. Поколдовав над водой из семи бегущих на юг ручьев и девятью ягодами рябины, она добыла себе пропитание на все время зимнего голода. Несколько ночей подряд она ездила на шабаш в Топи Чарли, оседлав Джона Хамби, батрака Чейсхоупа, а наутро Джон был такой вымотанный, что не мог работать. Этот самый Джон подтвердил, что по утрам в его ушах стоял крик «Но, лошадка!» На шабашах в лунном свете собравшиеся пекли и ели ведьмин хлеб из серого ячменя, смешанного с черной жабьей кровью, и напевали заклинание: