Вызванные воспоминанием мысли, вопреки запрету хотя бы сегодня воздерживаться от суждений, оценок прошлого, все крепче завладевали Бакульчиком, приобретали горьковато-грустный, иронично-саркастический привкус. И в кошмарном сне, думал он, не могло присниться псковским мудрецам, что этак мгновенно, сама собой, росчерком пера - уже де-юре - трех человек под всеобщее ликование перестанет существовать могучая держава, обвалится, как подгнившее дерево, самый прогрессивный социалистический, почти уже коммунистический строй... Верили, он тоже когда-то свято верил в коллективный разум, не замечая или не желая замечать, как слабеет этот разум, деградирует в старческий маразм. Были и светлые, умные головы. Но кто их хотел слушать! Слушали лишь то, что ласкало старческие уши, слышали тех, кто пел сладостным голосом, завираясь, выдавая желаемое за действительное: ЦК, его ленинское политбюро во главе с очередным гениальным Генеральным на метр в землю зрят, все знают, все предвидят, предопределяют, все делают верно, по-ленински мудро... Доделались, домудрились... А он, коммунист, почему молчал, почему не бил тревогу? В юности верил свято, а в зрелые годы ведь видел, знал, что делается не то, не так, вместо дела - сплошное вранье, лицемерие, лизоблюдство, вместо мысли - бездумное цитатничество и начетничество... Но знал и иное: те, кто пытались даже намеком говорить об этом, оказывались без партбилета со всеми вытекающими последствиями, а то и вовсе - в психушке...
Подошел и, сам не понимая зачем, машинально включил репродуктор. Женщина с пронзительно-крикливым, как у чайки, голосом вела разговор с каким-то мужчиной. Прислушался: будто знакомый голос. Ба! Отставной генерал из соседнего подъезда! Активист из активистов, едва ноги таскает, а все рвется в бой, всех и вся поучает, зовет на баррикады. Вот уже и на радио прорвался. Генерал крутил старую, хорошо знакомую пластинку: громил почти матом предателей, «беловежских зубров», российских демократов, местных так называемых оппозиционеров, от которых все беды, до стенания пускал слезу по загубленному Союзу, могучей и непобедимой армии, угробленной кучкой презренных предателей... С досадой выключил радио. Этот вояка своими стенаниями, поучениями всем во дворе печенки переел, завидя его, за версту обходят. Однажды не выдержал и сказал, что думал: а не ты ли и тебе подобные своими дурацкими приказами, инструкциями и распоряжениями, своей фанаберией, глупостью, самоуверенносгыо, апломбом подсекали корни и могучей державы, и непобедимой армии? Не рад был, что зацепил: едва завидит - бросаегся перевоспитывать, переубеждать, доказывать, что виноваты все, кроме него лично и его единомышленников при лампасах.