Потом все наперебой расспрашивали Марийку.
Она много о себе не стала говорить, сказала коротко, как научил Андропов, — работала в госпитале, после специальной школы зачислили разведчицей в партизанский отряд, ходила на задание.
— Сельчанам, коль станут спрашивать, говорите — служит в госпитале.
Отец после завтрака, когда мама и Шура побежали на поле, завёл разговор о родных краях, о Пряже.
— В Киндасово — концлагерь, папа. В Петрозаводске целых шесть лагерей, лагеря повсюду. Народ запугивают, обманывают, и всё к себе тянут — лес, скот, красный камень. Над пленными зверствуют, на госпиталь напали в Петровском Яме. Всех финками зарезали — и раненых, и врачей, и медсестёр. А чтоб следы скрыть, здание подожгли.
На следующий день Шура протопила баньку, а когда мылись, Шура, увидев оранжевые следы широких царапин и чёрно-синие пятна давних кровоподтёков, закрыла в испуге рот ладошкой. Марийка усмехнулась:
— Ничего, пройдёт. Пострашнее было. Мамке не говори.
— Это немцы тебя так мучили? — зашептала Шура.
Марийка оглядела свои плечи, ноги, перевела взгляд на сестрёнку, худенькую, стеснительную.
— Красивая ты стала, Шурочка, почти барышня. Четырнадцать годков — это уже возраст любви, — перевела разговор на шутку Марийка, ущипнув Шурочку за щеку.
— А парни зубоскалят, говорят, похожа на щепку. Ты ведь тоже такой тоненькой была, я помню. Намаюсь на колхозном поле, норму-то я взрослую почти всегда делаю, на печку заберусь, хозяева наши молчаливые, у них сына убили под Москвой, лягу, глаза закрою и вижу нашу далёкую довоенную жизнь. Плещется, переливается озеро в Пряже, а наверху наша изба рубленая, твоя кровать рядом с моей, и мы сумерничаем.
Вижу, как ты руку порезала ножиком, когда щуку огромадную чистила. Вижу, как тебя приняли в пионеры. Ты влетела в дом, словно ветер, к зеркалу бросилась, поглядела, ладно ли с красным галстуком. И зажим у тебя был с аленьким костерком пионерским, потом ты мне его подарила. «Надо создать уголок пионера!» — крикнула на ходу. Поставила в уголок табуретку, покрыла её красным маминым платком, положила подаренную в школе книгу «Как закалялась сталь» и портрет Ленина кнопочкой к стене приколола. Я этот портретик сберегла, со мной он здесь, в Решме.
А как радовалась я, когда тебя пионервожатой назначили, а позже вдруг забоялась — вдруг не выйдет у тебя. Вышло, малышня за тобой, как пчёлы за мамкой своей, вились. А ты им: «Делай раз, делай два», плавать учила, пирамидки живые строили. Затем хор вы затеяли, по сёлам ездили, выступали с песнями.
А помнишь лыжный поход? Ты меня не взяла, потому что поход вы решили сделать не простой, а военизированный. В противогазах шли пятнадцать километров до Святозера. Была Зина Белова, Зоя Амосова, Саша Колодин, в Святозере вы концерт ещё давали, а когда назад шли, Зинушка щёки приморозила, ты ей растирала всю дорогу. Всегда у тебя под подушкой книжка библиотечная лежала, есть свободная минутка — ты к ней. Я теперь тоже много читаю. Устаю, конечно, на поле, но ничего, успеваю вечерами. Про Зою Космодемьянскую поэму выучила, зимой в кружок драматический запишусь, если в школу всё же пойду. Работать надо, хочу для фронта пользу делать, а школа что — успеется. Если за парту сяду, маме одной достанется и дома, и в колхозе. Нам на трудодень много чего нынче дали. Пшеницы по килограмму, гороха по два килограмма, даже мяса маленько выписали, мёду дали бидон ведёрный, сена полстога. Сено мы хозяйке отдали за молоко — Галя-то наша крепко болела зимой, кашляла. Заметила я, что и ты кашляешь, Машенька, буду перед сном тебя горячим молочком с мёдом поить.