Самолет затрясло, он, медленно, по-утиному переваливаясь, пополз по полю, долго разгонялся и наконец взлетел.
Они и вправду пошли на малой высоте. В ушах свистел ветер, мотор грохотал так, что Марийка, решив сказать что-то Анне, сидевшей за спиной Алексея, лишь толкнула её в бок и показала ему, точнее — его затылку, кончик языка. А тот, словно увидев это, повернулся к Анне.
— Летала раньше?
— Один разок! — прокричала Анна.
— Нравится?
— Ветрено!
— Ветер в лицо, а в сердце песня! Любишь петь?
— Голос тихий!
— Это ничего, это бывает с вашей сестрой в девичестве. Подпевай, подруга!
Алексей, распрямившись, оглядел внимательно небо справа, потом слева и только после этого запел песню, которую Аня раньше слышала, но слов не знала, да и сейчас не все разбирала из-за трескотни мотора.
Там, где пехота не пройдёт
И бронепоезд не промчится,
Угрюмый танк не проползёт, —
Там пролетит стальная птица.
Алёша обернулся, взмахнул руками, но этого ему показалось мало, и он сдёрнул с головы кожаный шлем, мотнул им, призывая всех поддержать припев:
Пропеллер, громче песню пой,
Неся распластанные крылья!
За вечный мир, в последний бой
Лети, стальная эскадрилья!
Аня чуть шевелила губами. Марийка выкрикивала отдельные слова, а парни молчали. Не вышло с песней, и Алёша надолго замолчал, сидел, не оборачиваясь, а потом отгородился от пассажиров вовсе, подняв широкий воротник куртки.
Глаза слезились от секущего ветра, но Аня глядела и глядела на быстро бегущую землю. Леса, леса, изредка светлело озеро, похожее на запотевшее зеркало, вокруг ни сёл, ни дорог. Земля словно вымерла. И всё-таки там, на земле, хорошо — тепло, покойно. Каждая кочка, каждый камень, каждый пенёк, каждый кустик спрячет, убережёт. Там можно, прижавшись всем телом к земле, ползком уйти от наседающего врага, там можно занять, как учили, круговую оборону, и пусть возьмут, пусть сунутся. А здесь полная беспомощность, и ком в груди от страха: а вдруг налетят, вдруг подстерегают вон там, за чёрной бугристой тучей…
По переговорной трубе Степаныч что-то крикнул Алёше, но тот ему не ответил, а как-то ближе придвинулся к пулемёту. Анне показалось, что впереди посветлело, и точно: минут через десять в сплошном сером одеяле стали появляться редкие просветы.
— Студёно! — прокричала Марийка на ухо Анне. — Ноги озябли. Эй, парни, сделайте крышу! Зябко!
Маунумяки зашевелился, вытянул брезент, осторожно подал Марийке, та нырнула под него, завела за свою спину, укрыла Аню. Теперь в кабине стало уютно, тепло, а главное — тише. Все молчали, Аня поёрзала, пытаясь отодвинуться от острых колен Яковлева, сидевшего напротив. Ноги в пьексах быстро согрелись. Она улыбнулась — по легенде пьексы подарены ей старым финном, у которого Аня в Петрозаводске стирала бельё, а на самом деле, по настоятельной просьбе Андропова, эти пьексы искали целую неделю и нашли на каком-то складе у моряков месяц назад. Андропов говорил ей — деталь в одежде, невинный клочок финской газеты, вынутый будто невзначай, вызовут куда больше доверия, чем гладко рассказанная биография. Работать над деталью, изучать детали, внушал Андропов. Какое лицо у того старого финна? Ну, быстро, быстро. Борода, и конечно, седая. Не очень оригинально. А может, у него правый глаз с прищуром? И прищур оттого, что на веке бородавка. На что похожа эта бородавка? На горошину. Штамп. Надо крепко подать, как припечатать, ну, так на что похожа бородавка? На подмороженную прошлогоднюю клюковку, говоришь? А что, зримо. Я увидел эту бородавку. Молодец, опять же и местный колорит соблюден. И подмороженная — это схвачено верно. Она ведь такая дохлая, сморщенная, приметная. Ты стихи не пишешь случайно?..