Она начала кое-что осознавать, но в тот момент решила не придавать этому значения.
Фраквилл, Пенсильвания
22 декабря 1994 года
Пол-одиннадцатого вечера
Мотель «Сентрал»
Дорогой Дик,
весь день до самого вечера я чувствовала себя одинокой, тревожной, испуганной. Сегодня вечером луны совсем не было видно до примерно половины девятого, и вот, когда я ехала на север по Восемьдесят первой трассе, она ВДРУГ ПОЯВИЛАСЬ, такая насыщенная и огромная, будто только взошла, почти полная и красновато-оранжевая, как кровавый апельсин. Зловеще. Мне интересно, испытываешь ли ты то же, что и я, – эту невероятную потребность БЫТЬ УСЛЫШАННЫМ. С кем ты разговариваешь?
Сегодня в пути я думала немного о том, как можно создавать мощные драматические сцены из дневниковых материалов, из vérité. Вспоминаю видео Кена Кобленда «Пейзаж/Желание» – эти мотели, все сглажено до такой степени, что даже не ждешь сюжета, а просто следишь за видеорядом. Но смысл все-таки должен быть – в этом дерганом пейзаже с постиранным бельем, развевающимся на ветру, в этой плитке в гостиничном туалете должен быть смысл. Может, это все последствия чего-то? Но последствия редко ощущаются так. Ты никогда не чувствуешь «последствий», поскольку сразу же начинается что-то другое.
Предпринимать что-то – значит прикидываться дураком. Я и правда выставила себя дурой, отправив тебе факс и все прочее. Ну что же. Мне очень жаль, что нам так и не удалось пообщаться, Дик. Подаю знаки со своего костра. Не машущая, но тонущая –
Крис
Двадцать третье декабря было самым светлым, ясным зимним днем в пути через Поконос на север штата Нью-Йорк. Темно-красные амбары контрастировали со снегом, зимние птицы, Куперстаун и Бингемтон, дома в колониальном стиле с верандами, дети с санками. Ее душа пела. Это была картинка американского детства, не ее, конечно, но того детства, которое она ребенком видела по телевизору.
В четырех тысячах миль от нее, на Рю-де-Тревиз, Сильвер Лотренже и его мать погружены в воспоминания о холокосте. В крошечной гостиной она кормит его фаршированной рыбой, кашей, пассерованными овощами и ругелахом. Есть что-то комичное в том, как за пятидесятишестилетним мужчиной ухаживает, словно за ребенком, его восьмидесятипятилетняя мать, но Сильверу так не кажется. Он начал записывать их разговоры, поскольку детали войны остаются такими смутными. Облава «Вель д’Ив», последовавшая за немецкой оккупацией, побег, фальшивые документы, письма польским родственникам, вернувшиеся обратно со штампом Déportée.
«Déportée, déportée», – произносит она нараспев, в голосе – сталь; ярость – это то, что дает ей силы жить дальше. Сильвер не чувствует ничего. Присутствовал ли он там вообще? Он был всего лишь ребенком. И тем не менее каждый раз, когда он думает о Войне, к горлу подступают слезы.