Межинский сразу начал считать меня русским, по своему обычаю именуя «большевиком», «чекистом», «комиссаром» и прочими эпитетами. Я, кроме поганого ляха, ничего не мог придумать, а Межинский, обычно, криво хмыкал и не обижался.
В большем зале «Тихого леса» оказалось прямо пустынно. Зеленели красивые длиннолистные пальмы в кадках, темные стропила потолка и такие же колонны оплетал вьюнок, начищенный паркет блестел, скатерти резали глаз белизной, и над всем царством респектабельности мягко плыли звуки рояля.
Да, в углу, выключив звук, скучал какой-то тощий тип в очках и с самым настоящим орлиным профилем. Звук он выключил у напольной махины «Зенита», блестевшей красным лаком деревянных панелей и латунью уголков. Техническая революция пошла тут странным путем, одновременно совместив кое-где катающиеся паровозы и телевидение.
— Людно…
— Вечером появится народ, — хмыкнул Межинский, — официанты с ног собьются, а Эмилю совершенно не захочется что-то играть.
— Он, смотрю, в хорошем настроении, играет печальное?
Межинский странно кхекнул и показал на стол в дальнем углу.
— Присядь пока там, подойду.
Если приехал за информацией к уважаемому человеку — следуй его правилам. Тем более, дальний угол хорошо прятал все лишние звуки, кроме совсем небольшого и специально сделанного оконца в малый зал. Обычно там усаживались телохранители серьезных людей, собравшихся обсудить что-то за обедом, через него те присматривали за боссами. Как в таком случае можно кого-то охранять — было для меня тайной, но такой, ненужной.
Усевшись и ожидая хозяина, я посматривал на экран «Зенита». Показывали новости, и в них вовсю демонстрировали Родину. Ну, как Родину? Немного незнакомую.
Выступал премьер-министр. Здесь, после закончившейся Великой войны, императорская семья оказалась самой настоящей ширмой и установилась демократия. С, само собой, партиями. К самой серьезной, «красной», Межинский меня и относил. К ней же относился и премьер, беззвучно и жестко вещавший с экрана.
Надо же, насколько порой бредово и реалистично мешается совершенно несмешиваемое. Премьер мало чем отличался от себя самого моей настоящей истории. Темные густые волосы с проседью, щетка усов, френч военного образца. Наверное, в каком-то кармане лежит трубка. Казалось бы — какое мое дело, это не мой дом, но становилось немного страшно за будущее. Кусок его уже был определен.
Эмиль, компаньон Межинского, чернокудрый австрийский еврей, бежал из страны из-за нацистов. Эти тут тоже имелись, к сожалению. И вот от такой параллели и становилось страшно.