– А пусть приходит! – подбоченился кто-то из мужиков. – Нас от него Малфрида оградит.
Добрыня даже поперхнулся медовухой.
– Какая еще Малфрида? Не та ли, что князьям Руси служила?
– Она и есть, чародейка великая. Она и от Ящера нас ограждает, чтобы не губил наших людей, она же и князя вашего заморочит так, что он обо всем забудет.
Добрыня в первый миг даже и слова вымолвить не мог. Не ожидал, что так скоро вести о матушке услышит. У самого же сердце заколотилось, как бубен, кровь к голове прилила. Играть не смог, брякнул гуслями жалобно, когда отставлял. И как-то без особого интереса подумалось: «Про какого такого Ящера говорят?»
А вот Сава с волнением спросил именно о Ящере. Добрыня слушал сперва без интереса. Плетут эти дикие всякое… Но они говорили с воодушевлением. Дескать, несколько лет назад пришла беда в эти чащи: появился невесть откуда страшный крылатый Ящер и начал людей хватать. Такого ужаса даже старожилы не помнили, хотя, казалось бы, всякое было – и огнегрызка людей косила, и лешие заводили в глухие чащи, и болотные кикиморы в топи затягивали. А тут вдруг Ящер! Но потом в селища пришла чародейка Малфрида и пообещала, что возьмется усмирить чудище лесное. Но при одном условии: чтобы Ящер их не губил, вятичи по приказу Малфриды будут в определенные сроки отдавать чудищу одного пригожего молодца и одну деву-красу. Волхвы и старейшины посовещались и решили, что лучше послушать чародейку и выдать ей требуемое. С тех пор в лесах заокских вятичей спокойно. А ведьма еще пообещала оградить их чащи от находников извне. Теперь ни степняки их не тревожат, ни княжеские люди сюда не суются. Но жертвы Ящеру местные все же отправляют. Избранных отводят к капищу Сварога, расположенному на берегах большого озера, называемого Оком Земли. И там начинается веселье и гуляние, пока Малфрида не высмотрит среди собравшихся тех, кто подойдет, чтобы откупиться от чудища. После этого опять мир и лад царят у заокских вятичей.
Добрыня, слушая их, даже плечами передернул. Дикость какая-то! Давно он таких странных историй не слыхивал. А тут еще Сава вдруг стал что-то бормотать тихо, и Добрыня с оторопью понял, что парень молитвы вздумал читать. Не хватало еще, чтобы местные это поняли! И, чтобы отвлечь Саву, Добрыня почти силком заставил молодого священника выпить ковш стоялой хмельной медовухи. А потом как ударил по струнам! Да не просто песнь грянул, а заиграл плясовую, лихую и удалую, от которой ноги сами в пляс просятся.
Выпитый мед подействовал на давно не пившего Саву, он стал улыбаться, а там и сам пошел в пляс. Добрыня только брови выгнул удивленно, наблюдая, какие коленца этот переодетый святоша выделывает. Небось на площадях Киева не последний плясун был до того, как рясу надел. Сейчас же разошелся, хватал местных молодиц за бока, крутил их так, что аж повизгивали, на девок наступал дробным топотом, разведя руки, словно желая обнять. Да и говорить вдруг стал по-местному – те же прибаутки о леших и кикиморах, те же словечки с вятичским аканьем.