Пока же местные занимались своими делами: рыбачили, грядки пололи, в лес за добычей отправлялись. Староста местный пообещал даже устроить турьи гоны – надо же к Ярилиному дню мяса заготовить, чтобы все от пуза наелись, чтобы пир горой был. И Добрыню обещал пригласить на лов, сказывал, мол, такого ты, боян, у себя на Руси и не увидишь.
Пока же боян бродил где пожелает. Смотрел на озеро, за которым угадывался незнакомый лес, но куда, как ему поведали, никому хода не было. Добрыня попытался и по берегу пройтись вдоль вод Ока Земли, но далеко не ушел. И не столько потому, что заболочены и непроходимы были берега, а потому, что казалось, будто сам воздух уплотнялся, мешая двигаться, голова кружилась, дохнуть было тяжко. Добрыня, как и ранее, словно упирался в невидимую плотную стену. Однажды, помолившись, двинулся особо решительно, но едва не увяз в некой непроходимой стылости, еле отдышался потом. Ишь что Малфрида-чародейка тут наколдовала! Порой Добрыню даже пугало ее колдовское могущество. В его памяти Малфрида смешливой да веселой была, а тут слушаешь и удивляешься – суровая она, властная, никому слова поперек своей воли сказать не позволит.
Только Забава о Малфриде хорошо отзывалась, и это радовало Добрыню. Выходит, что ведьма сурова с теми, кто ей не нужен, но с теми, с кем сблизилась, всегда милостива. Так Забава и пояснила гусляру. Сама дочка волхва теперь разгуливала где вздумается. Причем на грядках спину не гнула, ткани в золе не замачивала, со скотиной не возилась, а гуляла по бережку в новой расшитой рубахе и пестрой понёве, венок себе сплела пышный. И из всех трудов ее только и было, что трáвы собирать да в лукошко складывать. Добрыня даже посмеивался, наблюдая за ней: не забыл еще, что эта кралечка им с Савой рассказывала: мол, тяжелый сельский труд не про нее, что она лишь госпожой быть желает. А уж командовать она умела. Добрыня сам видел, как однажды Забава, обойдя частокол капища и углядев, что покраска на резьбе некоторых бревен облупилась, вызвала служителей и указала на то. И те ничего, послушались ее, принялись за работу.
А еще через Забаву Добрыня мог проведать, как там дела у его Савы. Самого гусляра к порубу не подпускали, видимо, опасались, что он своему парню поможет сбежать. Смешно, право! Куда тут сбежишь в этих чащах да на заколдованном побережье? И хотя Добрыня несколько раз просил за своего спутника, парня и не думали выпускать. Пусть дожидается Малфриду, говорили.
Зато Забава часто ходила к порубу, сидела у ляды, переговаривалась с пленником, склонившись над глубоким узилищем. Ух, задел же девичье сердечко синеглазый святоша! Плохо другое: Сава опять девушке про Христа говорил, а это могло для него неладно закончиться.