«Назовём это нашим зарубежным кладбищем ветеранов, — не стал вдаваться в объяснения господин Герхард. — Немецкий народ ограблен по части героев и воинской славы. Две мировые войны — мимо! Только я знаю по Сталинграду пятерых, кто достоин высших воинских почестей. Они держали подвал под развалинами два дня против русской штурмовой роты. И держали бы дальше, если бы ваши не подогнали с другого берега танки. Ладно. — Он махнул рукой, закрывая, как понял Перелесов, тему своего чудесного исцеления. Исцелившись, господин Герхард предсказуемо начал думать об исцелении Германии и о том, как несправедливо обошлись с героями вермахта под Сталинградом. — Поговорим о тебе».
Перелесов молчал. Он никогда ничего не просил у мужа матери. Привык, что тот, как Воланд в романе Булгакова, даёт не спрашивая.
«Ты сам-то бываешь на кладбище?» — спросил господин Герхард.
«В Парагвае?»
«Там тебе делать нечего, — строго посмотрел на него немец. — На Кунцевском в Москве, где похоронена твоя… Urgroßmutter?»
В совершенстве освоивший русский язык в плену, муж матери не знал (или забыл) слово прабабушка. Он жил в послевоенной России вдов, сирот и быстро уходящих мужиков-победителей, откуда ему было знать это слово? Отдельные прабабушки появились в СССР лишь к началу восьмидесятых.
«Пра…» — растерянно пробормотал Перелесов.
Немец и Пра были двумя полюсами его жизни. Между ними пролегал материнский меридиан. Он точно не знал, сходились ли когда-нибудь полюса, виделись ли Пра и господин Герхард.
«Давно не был. Позор, — признал Перелесов. — То Сидней, то Буэнос-Айрес, загоняли по волонтёрским командировкам».
«Скоро сможешь бывать чаще, — успокоил господин Герхард. — Будешь работать в России, в аппарате правительства».
«Бюджет? Инвестиции? Госимущество?»
«Пройдёшь по кругу, — остановился немец. Всё-таки устал, отметил Перелесов. Шаманы, конечно, творят чудеса, но теннис в девяносто — это слишком. — У них пока нет структуры, занимающейся приграничными территориями, но скоро появится. Ориентируйся на это».
Перелесов обрадовался работе в России. Туда отправляли лучших. Начальствующий народ из правительства, госкорпораций, международных финансовых учреждений жил там в огороженных, охраняемых резервациях, практически не соприкасаясь с другой жизнью. Российские министры не стеснялись открыто владеть тысячеметровыми квартирами и загородными дворцами. В Европе за это чиновников сажали в тюрьму, в России — вешали на грудь ордена. А ещё Россия, как между делом сообщил «Вестник ЮНЕСКО», давно и с огромным отрывом держала первое место в мире по числу юмористов, хохмачей и эстрадников, отмеченных высшими государственными наградами. Перелесов пока не знал, как к этому относиться, но точно знал, что скучать в России не придётся. Правда, иногда случались осечки. Русская девчонка с младшего курса поведала ему, что президент выгнал из администрации её папу после того, как побывал у них в особняке на Воробьёвых горах и папа показал ему семидесятипятиметровый четырёхдорожечный бассейн. Обиделся, смеялась девчонка, что у него в Горках всего лишь пятидесятиметровый. Боже, кто нами правит! И где сейчас папа, поинтересовался Перелесов. На передержке в Совете Федерации, махнула рукой девчонка. Полечу на выходные домой, сообщила она, хочешь со мной — поплаваем в нашем бассейне.