На разлад в семье быстро и охотно отозвался окружающий материальный и нематериальный мир. Он упрямо продолжал существовать, несмотря на стремление Перелесова жить, как если бы его не было. Дверцы комнатных и кухонных шкафов не просто выламывались из петель, а с треском отстреливались, щетинились тонкими и острыми, как иглы дикобраза, щепками, салютовали дээспэшной трухой. Под колёсиками трофейного пианино — оно досталось Пра от дяди-артиллериста, штурмовавшего рейхстаг, добивавшего фашистскую гадину в Праге, а потом бесследно сгинувшего в ГУЛАГе — восклицательными знаками вздыбились паркетины. В опорках, как пленный фашист под Сталинградом, стояло теперь осиротевшее пианино, на котором мать в лучшие времена любила играть несложные этюды и пьесы, но чаще эстрадные песни советских времён. Раковина на кухне постоянно засорялась, прицельно плевалась чёрными вонючими струйками, словно в глубине затаилась какая-то злобная ядовитая гадина. Тараканы свободно и дерзко перемещались по квартире, осваивая новые территории. Если раньше они обитали главным образом на кухне с редкими ночными вылазками в ванную и туалет, то теперь, куда бы ни устремлялся взгляд Перелесова, он натыкался на таракана. Один крупный экземпляр вообще сорвался с потолка прямо ему в чашку с чаем, распустился там, как цветок жасмина или крупная чаинка. Перелесов выловил его ложкой, отметив, что у сварившегося таракана (в учебнике истории писали, что в отсталой средневековой Московии так казнили фальшивомонетчиков) обнаружились двойные с подкрылками крылья, которые он по какой-то причине не использовал. Но, может быть, использовал тайно, как фальшиво…лётчик. Иначе как он оказался на потолке?
А однажды в сумерках серую, похожую на клубок пылесосной пыли мышь приметил Перелесов на кухонном подоконнике. Мышь задумчиво полусидела, довольно поглаживая себя маленькими тонкими лапками по выпятившемуся овальному животу.
«Я с детства не любил овал. Я с детства угол рисовал!» — вспомнил Перелесов стихи, гневно выкрикнутые на уроке литературы новым молодым преподавателем. Неизвестно откуда взявшийся (говорили, что из какого-то международного образовательного фонда), он сразу объявил им, что правильные учебники литературы будут написаны только тогда, когда острый угол (гарпун?) демократии и свободы пронзит развалившегося посреди Евразии (овального?) кита под названием Россия, выпустит из его вонючего чрева бесов рабства, начальстволюбия и лени. Поэтому он будет преподавать литературу по альтернативной программе, открывать им имена, о которых они никогда не слышали. Перелесов не запомнил фамилию с детства не любившего овал поэта. Да и размахивающий руками, небритый и нечёсаный, брызжущий слюной молодой педагог быстро исчез из школы, перешёл на важную должность в Министерство образования и науки.