стал выслеживать прислугу из виллы, занимавшейся Бор. Савинковым и М. А. Прокофьевой. Сначала он познакомился с ней якобы случайно, в одном из магазинов. Потом стал на правах знакомого встречаться с нею чаще. Начал делать подарки, иной раз очень ценные, обворожил ее своей любезностью и кончил тем, что ангажировал ее к себе на службу.
Надо отметить также, что, как общее правило, почтовые чиновники входили в сношения с агентами, тщательно скрывая это от своего начальства. Потом, когда начались разоблачения, из Генуи была назначена ревизия, которая проверила все выставленные нами факты, и ее вмешательство было очень благотворным. Злоупотребления в данной, по крайней мере, местности прекратились.
Но, вместе с тем, одними сношениями с почтовыми чиновниками агенты не удовлетворялись. Мало им было и помощи со стороны прислуги. Временами они пытались делать целые налеты на проезжавших эмигрантов. Добивались от полиции арестов. Обыскивали в поездах, на пограничных станциях. Отбирали бумаги, документы, иногда оружие.
Так в 1911 году в Вентимилье, на границе Франции, но на территории Италии, был арестован, точнее, — захвачен покойный Сидорчук, на которого был совершен настоящий «фашистский» налет, но только в малом виде. С ним поступили самим грубым образом, и так как у него оказалось оружие, то пробовали запугать его, создав целое дело. Освобождения Сидорчука товарищи добились не без больших усилий.
Ездить по железным дорогам стало не так просто. Приходилось быть осторожным…
Правда, всё это происходило все-таки спорадически, еще не было и не могло быть введено в систему. Похищение же писем, особенно в Кави, было организовано вполне планомерно и поставлено на широкую ногу.
Благодаря этому Инверницци получал положительно огромный информационный материал. Повторяю еще раз: в переписке ведь никто не стеснялся и обычно не конспирировал. Переписка, кроме того, шла не только с заграницей, а и с Россией. В письмах постоянно делились новостями с родины, нередко сообщали предположения даже о нелегальных поездках туда, давали друг другу адреса для явок, поддерживали сношения с тюрьмами и каторгой. Наконец, делились эмигрантскими слухами чисто политического свойства, предположениями, новостями, настроениями, оценкой прошлого и перспективами на будущее. Не говорю уже о том, что тут была открыта вся, сверху донизу, личная жизнь эмигрантов, сведения о которой, несмотря на их узко интимный характер, могли быть чрезвычайно полезны для полиции. И всё это нагло и беспардонно черпалось, кралось из наших писем, чтобы тотчас же быть отосланным по назначению. Всё это происходило среди бела дня, на глазах буквально всего населения, ибо, в конце концов,