знали, — я говорю про итальянцев, — зачем тут Инверницци, и что он делает, и
никто ни одним словом не протестовал,
никто ни одним намеком нас об этом не предупредил.
Когда впоследствии, через два-три года после того, как в Кави поселились русские, начались разоблачения, и вся картина наглого воровства наших писем стала ясной, многих из нас больше всего оскорбляла мысль об этом молчаливом тайном соглашении между агентами и теми самыми итальянцами, которые сами считали, что многим обязаны русским. Как, в самом деле, мог существовать этот настоящий заговор молчания?
* * *
Это объяснялось многими причинами, коренившимися в бытовом укладе итальянской жизни, по крайней мере, здесь, на Ривьере или, точнее, в Лигурии, о которой я только и говорю, не желая распространять этих наблюдений на всю Италию, особенно же на ее промышленный север. Бытовой уклад в жизни народной массы играет всюду первенствующую роль и сам собою решает, по инерции, все вопросы. Решал он их и в Кави. Чтобы охарактеризовать, как в этом случае проявлялась роль обычая, я возьму несколько примеров из совершенно иной, казалось бы, области, — из жизни политической, которые, тем не менее, сразу введут нас в разгадку установившегося в нашем районе своеобразного «заговора молчания»…
В то самое время, о котором рассказываю, премьер-министр Джиолитти[69], многолетний диктатор Италии, большой любитель всяческих рискованных экспериментов, провел закон о расширении избирательного права для выборов в парламент, в расчете, как всегда бывает в таких случаях, получить законопослушную палату депутатов. Он думал обезвредить оппозицию типичным для Италии приемом, утопив депутатов от промышленного и всё растущего в своем сознании севера в безличной массе юга, — юга нищенствовавшего, безграмотного, культурно отсталого. На выборах, которые должны были произойти тогда же (осень 1913 года), избирательным правом стали пользоваться все, не опороченные по суду граждане, в возрасте не менее 30 лет, если они неграмотны, и с 21 года, — грамотные. На юге, в какой-нибудь Калабрии или в Сицилии, неграмотного было 60–70 % населения, — оно и призывалось к урнам. Вести его сюда должны были, разумеется, священники и вообще, люди, власть имущие.
Этого момента всеобщих выборов (число избирателей доходило до 9 миллионов взрослого мужского населения при общем количестве его в 39 миллионов, выборы должны были быть почти всеобщие) мы, эмигранты, ждали с вполне понятным интересом. Избирательное право было не только всеобщее, но и тайное.
Предполагалось, что новый парламент займется двумя законами, — секуляризацией народной школы и законом о разводе, около которых шла вся предвыборная борьба. Нанести удар клерикализму, добившись полного освобождения школы от власти духовенства, и сломав средневековый закон о разводе, — таков был лозунг левой коалиции. Господство духовенства в нашем местечке и кругом него, на горах и на побережье, было столь прочным, что поколебать его, хотя отчасти, казалось столь заманчивым.