В конце улицы показался Акли, похожий в своем рыжеватом французском пальто на элегантное воплощение осени. Следя за ним глазами, Торш окончательно решил в любом случае отказаться от роли, чего бы он там ни насочинял.
Он сдержал данное себе слово. Когда Акли кончил читать, Дюла оторвал подбородок от бамбуковой трости, пристукнул ею по паркету и произнес, растягивая слова:
— В этой поделке я играть не буду.
— Но почему? — спросил замордованный бесконечными заботами директор.
— Она настолько глупа, что даже мой непритязательный вкус против нее восстает.
Надо сказать, что Дюлина оценка, несмотря на заранее принятое решение, была абсолютно справедливой. Новая пьеса Акли называлась «Китайская ваза». Речь в ней шла о старинной китайской вазе, обладавшей странным свойством приносить несчастье даже самым счастливым семьям. В конце концов любящий муж убивал жену исключительно потому, что таково было роковое предначертание вазы. Неудивительно, что эта дикая чушь вывела Дюлу из себя.
Элегантный писатель на глазах превратился в статую скорби.
— Как прикажете вас понимать? — в голосе Акли прозвучала угроза.
— Очень просто. Разговор начистоту, — вздохнул Торш, неподвижно застывший на своем стуле.
— Ну так вот, всему есть предел… Ты, должно быть, забыл, чем мне обязан. Я заметил тебя, поддержал, именно мои… как ты изволил выразиться, «поделки» сделали тебя знаменитостью…
— Я презираю себя за это, — спокойно ответил актер и встал, собираясь покинуть директорский кабинет.
Директор вскочил, загородил ему дорогу, воздев руки неестественным, театральным жестом.
— Остановись! Ты не можешь так надуть театр! Существует, в конце концов, контракт! Подумай, что ты делаешь!
— Я подумал. В этой пьесе я играть не буду.
— Не надо торопиться, Дюла! Вот прочитаем еще раз пьесу, Лаци согласится кое-что подправить, подшлифовать твою роль, как ты скажешь… Правда, Лаци? — обратился он к европейской знаменитости.
— Ну да. Это совсем другое дело. В таком тоне я согласен разговаривать. — Акли закурил короткую египетскую сигарету.
Директор дружески подтолкнул его обратно к креслу. В знак примирения Акли позволил себе некое подобие улыбки.
— Вот так, господа, вот так… Главное — общий язык… Мы слушаем тебя, Дюла, скажи нам, чего бы ты хотел? Чего бы ты, как актер, хотел от Лаци?
— Чтобы он написал такую роль, в которой я мог бы оставаться живым человеком.
— То есть как — человеком?
— Человеком, и все. Я не могу объяснить по-другому.
— И все-таки — что бы тебе хотелось сыграть? — Директор изо всех сил старался его утихомирить.