Но через некоторое время он внезапно успокоился, устыдясь, что так разволновался. «Э, будто я не знал, что так оно и будет! Теперь уж что бог даст!..» — сказал он себе, останавливаясь посреди камеры.
Аккуратно сложив суман, он постелил его на пол в углу подле двери и растянулся на нем. Он чувствовал себя до того измученным, словно ходил в ярме. Он закрыл глаза и сразу заснул мертвецким сном.
Среди дня его разбудили окрики тюремщика, ширявшего ему в бок сапогом.
— А ну, подымайсь! Вставай, скотина! Тут не спят, голова! Тут работают!
Вместе с другими тремя заключенными его послали колоть дрова на дому у судьи.
На второй день Ион уже освоился. Он был доволен. Чем не житье: кормят-поят, спишь вдоволь, работа больше для виду… По дому он все-таки скучал и, главное, тревожился за ребенка. Все ночи ему снилось, что он в Припасе, но только не дома, с ребенком, а у Джеордже, близ Флорики. Он досадовал и едва дождался четверга, когда должна была прийти Зенобия с новостями и с гостинцами.
— Как там мальчонок? — спросил он резко и подозрительно.
— Хорошо, жив, здоров, — ответила мать еще сердитее, чем всегда, — она и без того была недовольна, что сын больно уж печется об этом заморышке, а тут еще тюремщик обозлил, не пропустил с едой к Иону.
Днем Ион только и думал о Петришоре. Времени на это было много, он и строил всякие домыслы, пока мозг не обессилевал. Но чем больше бередил себя, тем труднее были возникавшие вопросы, перед которыми он терялся. Часто ему чудился голос тестя, шептавший о ребенке на похоронах Аны, а его взгляд занозой засел Иону в голову. «Покамест я тут, он мне и убить его может, чтобы землю отнять!» Эта мысль как ножом полоснула его.
С той минуты стены стали давить его, а дни тянулись томительно долго. Временами его так и подмывало броситься на толстые оконные решетки, выломать их и бежать домой, к ребенку, оберечь его.
А по ночам сновиденья уносили его к Флорике. Снилось старое, как еще задолго до смерти Аны он ходил к Джеордже, вел с ним разговор о хозяйстве, о работах, затевал вместе какие-то дела, вовсе не заботившие его. И все ходил, хотя сам ненавидел Джеордже, как лютого врага, который отнял у него самое дорогое сокровище. Потому и ходил, что только так и мог быть около своего сокровища. С Флорикой он ни словом не обменивался, ни взглядом и все равно чувствовал себя счастливым и радостным. Он не знал, чего хочет, и ни о чем себя не спрашивал. Довольствовался одним сознанием ее близости и надеялся. После смерти Аны он заходил реже, но в душе затаил еще больше надежд… И теперь, когда он не мог там бывать и не хотел думать о ней, она все равно владела его снами…