— Каждого? — отчего-то испугался Вова.
Маврикий замялся.
— Кое-что испорчено водой… Краска размылась… Но половина досье сохранилась!
Вован вроде как испустил вздох облегчения.
— Меньше половины, — позволила я себе наконец открыть рот. Лучше бы этого не делала!
Все молча уставились на меня, застыв на своих местах. Роковое досье уже добралось до Вити. Он как раз протягивал его по эстафете Сан Санычу, когда замер, глядя на меня.
— Так ты подтверждаешь, что это твое! — взъерепенилась Люба, чья страшная тайна про лечение в дурдоме и вошла в ту меньшую часть, что сохранилась. И теперь уже не только я и Анька знали это — все.
— Да убери от меня эту гадость, — вдруг стукнул Виктора дедок по руке. — Не собираюсь я такое читать, мне все равно, что там написано!
— Отвечай немедленно, когда я спрашиваю!! — вопила Любовь так сильно, что у меня заложило уши, лицо ее покрылось страшными, красными, неодинаковыми по размеру пятнами. Затем она вовсе завертелась на месте от переполняемой ее обиды и агрессии, а я внутренне задрожала.
— Психи на прогулке, — тихо молвил Олег Владимирович про этакое зрелище, но Поликаповна, к нашему ужасу, услышала, осознала, что причина примененного к ней определения «псих» кроется в раскрытой по вине досье тайны, и, завизжав:
— Это все ты!! — полетела на меня с кулаками.
Так как я сидела, то, по инерции подавшись назад, упала на спину, в самый последний момент успев подставить руку, чтобы не треснуться в итоге затылком, однако всего за пару шагов до меня ее успели перехватить Кожухов и Витя.
— Успокойтесь! — орал на нее последний, а когда она затихла и зарыдала, Олег Владимирович сказал:
— Нельзя же так сразу бросаться на людей, мы дети цивилизации. Надо дать человеку возможность оправдаться. — Все на меня опять посмотрели. — Катя, что ты скажешь?
Я поднялась на ноги и направила взор на его лицо. На других мне смотреть было неловко.
— Да, все, что сказал Маврикий, правда. — А что мне еще оставалось?
Набравшись храбрости, я все же провела рекогносцировку общественных волнений: недоумение на лицах сменилось крайним удивлением (как будто бы и так все не было ясно), затем — презрением. После я снова вперилась в нос Олега и больше глаза не отводила. Сам он выглядел как-то уныло. Хотя чего ему унывать? Убить меня будет проще, окажись я изгнанником, ведь некому будет меня защищать. В то же время потенциальных защитников он не боялся тоже. Что ему смогла сделать Анька? Только кулачками молотила по спине, а он знай себе пальму раскачивает, ему и дела нет до внешних раздражителей. Резюме выходит следующее: ему просто наплевать, есть у меня друзья или нет. Он все равно сделает то, что хочет сделать. Но вот почему он сейчас так опечалился? Будто бы дал мне шанс выкрутиться, а я ничего делать не стала, просто поплыла по течению. А что мне говорить? Что Маврикий сам принес на остров досье и теперь пытается выдать за мое? Ну не знаю, вряд ли бы это выглядело правдоподобно.