Поскольку Ройенталю и Миттермайеру с самого начала удалось точно распознать способности Райнхарда, они впоследствии никогда не удивлялись тому, скольких новых успехов добился «белобрысый щенок» и сколько повышений он получил. Но даже им потребовалось время, чтобы понять истинную ценность Зигфрида Кирхайса. Тот всегда держался на шаг позади Райнхарда, но присутствие этого рыжего здоровяка терялось за блеском Райнхарда, несмотря на то, что и сам он был весьма ярок.
— Он из тех, кого называют верными сторонниками, — сказал Ройенталь, хотя в то время он имел в виду лишь то, что Зигфрид был обычным человеком, чьим единственным достоинством была верность тому, кому он служил. Но справедливо было бы добавить, что Ройенталь отличался от прочих аристократов, с уважением относясь к верности. Остальные же, если не игнорировали Кирхайса, то насмехались над ним, говоря что-то вроде: «Если сестра — звезда, то брат — планета… и посмотрите — у неё даже есть спутник».
Не стараясь добиться чего-то для себя, Кирхайс молча играл роль тени Райнхарда, помогая и поддерживая его. Когда он руководил операцией во время восстания Кастроппа, многие впервые узнали о его выдающихся способностях…
Ройенталь, возможно, относился к новой мобилизации даже более резко, чем Миттермайер. По его словам, в предложении Шафта не было ничего принципиально нового, а просто возрождалась старая доктрина про «большой корабль с большими пушками», вытащенная на свет и раскрашенная по-новому.
— Кого труднее убить? Одного огромного слона или десять тысяч мышей? Очевидно, что вторых. Но чего ещё можно ожидать от болвана, не видящего ценности действия группой во время войны? — слова молодого адмирала сочились презрением, а глаза разного цвета зло блестели.
— И всё же они могут добиться успеха. Даже если дальше всё пойдёт так, как ты говоришь.
— Хмф… — Ройенталь с недовольным видом пригладил свои каштановые волосы, явно не желая соглашаться.
— Меня в этой ситуации больше беспокоит герцог Лоэнграмм, чем этот сноб Шафт, — произнёс Миттермайер, делая глоток кофе. — Я ловлю себя на мысли, что он немного изменился после гибели Кирхайса. Не могу сказать конкретно, где и в чём, но…
— Когда люди теряют то единственное, что не могут позволить себе потерять, то не могут не измениться.
Кивком соглашаясь со словами Ройенталя, Миттермайер подумал:
«А как бы изменился я, если бы вдруг потерял Евангелину?»
Затем он поспешно выгнал из головы эту зловещую и неприятную мысль. Он был мужественным человеком, которого всегда славили за храбрость на поле боя и за его пределами, а также за здравый смысл. Наверняка он ещё не раз даст повод для таких похвал. Но и у него было то, о чём ему не хотелось даже думать.