В гулких, душных и знойных коридорах суетливо бегали часовые, с горячими жестами, беспрерывно выкрикивали злобно и пронзительно бесконечные цифры: считали папиросы. Накидали их целые груды и все считали, все считали.
«Сколько их! Сколько их!» — тоскливо думал он, беспокойно отворачивая лицо.
— Это — не папиросы, а угли, угли, угли! — кричал монах с суковатым посохом.
— Мне бы только месяц покоя, один месяц, один месяц еще! — жаловался он ему и отворачивал лицо.
Часовые кричали:
— Десять тысяч! Пять тысяч! Три! Два! Ноль!
Цифра «ноль» катилась огненным пылающим обручем в самое лицо.
В полночь во флигель опять вошла Надежда Львовна. На пороге ухватилась за косяк.
Горел синий ночник. Дежуривший фельдшер спал в кресле, одетый, раскрыв рот, точно он пил воду. Дыхание странно бульбулкало в тишине, и что-то страшно клокотало в горле у лежащего в постели. Она, придерживаясь за стол, подошла к этой постели, облокотилась на подушку, припала к самому уху. Шепнула:
— Ты меня слышишь?
Он глядел в потолок глубоко запавшими глазами, словно превратившимися в одни зрачки.
— Не слышит! Не слышит! — с тоской прошло в ней.
Сердце дрогнуло и сжалось. Она часто-часто задышала у его уха и опять зашептала:
— Прости меня! Я — дрянь! Потаскуха!.. Я и с Илюшкой в прошлом году… Да!.. И за это он… тебя…
И из ее глаз побежали слезы, скатываясь на его подушку. Он глухо, с трудом ворочая языком, так, что мышцы лица вздрагивали от усилий, выговорил:
— А-л-л-л-егория… е-с-с-ст…
Она в ужасе отшатнулась от него, испугавшись его голоса. Издали глядела на него и думала:
«А ты любил меня? Зачем?»
И слезы безостановочно бежали по щекам.
Близко тикали карманные часы, высчитывая что-то ненужное.
Он вдруг приподнялся с подушек, повернулся к ней лицом, тяжело выговорил:
— Ал-л-лебастр? Да?
В упор пристально и долго глядел на нее.
Опять с трудом сказал:
— Огненный… Обманул? Да? Об-б-ман!..
Его тело странно задрожало мелкою дрожью, снова он выговорил, точно сознательно:
— В-воздуху нет… Открой дверь…
В его горле снова заклокотало.
Она проворно бросилась к двери и слышала, как он грузно упал в подушки. Клокотание смолкло, точно оборвалось.
«Смерть», — сразу же догадалась она в страхе.
В открытую дверь заглянуло небо, синее, в звездах.
Ветер заиграл прядью его волос над выпуклым лбом, как мертвою травой…
Она стояла у двери, издали смотрела на него и думала:
«Смерть…»
И крестилась.