— Вот в этом-то и весь вопрос, — заметил Петруша. — Как-нибудь я позову тебя к себе попить чайку. И тогда обсудим это дело вплотную… если в твоих жилах не цветочный одеколон!
— У-гу, — опять поддакнул Верхолетов, впрочем, с оттенком уклончивости в голосе.
А Петруша весь точно воспламенился. Стукнув себя в грудь кулаком, со слезами на глазах и с дрожью в голосе он выкрикнул:
— Не все же нам быть кисейными барышнями революции! Люди гибнут, жертвуют собой, а мы… мы…
Он не договорил, задохнувшись, и пошел прочь от Верхолетова, застыдившись выползших из глаз слез.
«К чёрту кисейные мармелады! — думал он. — К чёрту!»
Домой возвратился он возбужденный, как и всегда в эти последние дни, точно ужаленный самыми невероятными замыслами, поминутно загораясь необузданною грезою. Два дня, однако, он боролся с соблазном, видимо каким-то инстинктом угадывая смертельную опасность. Но боролся не напряженно. Сердце в эти минуты мечтаний билось так благородно, а молодая грудь так непреодолимо рвалась к самой кипучей жизни и к самым невероятным приключениям, что отнестись к задуманному критически прямо-таки не приходило в голову.
Инстинкт замолчал, испепеленный пылкостью фантазии. Петруша решился действовать и послал к Верхолетову с горничной Наташей записочку следующего содержания:
«В борьбе обретешь право свое.
Дорогой товарищ! Приходи сегодня ко мне в семь часов вечера попить чайку. Один на один я изложу тебе некоторый замысел одного лица, если в твоих жилах кровь, а не клюквенный морс. Жду!
Твой П. Б.»
Отправив письмо, он долго бродил у себя по комнате, возбужденно потирая холодеющие ладони. В его голову толкалось:
«А ведь это начало самого настоящего заговора? Значит, я заговорщик? Да?»
И румянец вспыхивал на его щеках. Наполовину — от удовольствия, наполовину — от жуткости.
Наташа вернулась с ответом не скоро, и Петруша, весь сгорев от ожиданий, вырвал из ее рук ответную записку, едва не свихнув ей пальцы. Вот что писал в ответ Верхолетов своему другу:
«Пролетарии всех стран, объединяйтесь!
Товарищ! Ты знаешь, что я принципиально против всяких бурных выступов. Прийти же к тебе пить чай не могу, так как отозван на шоколад к Образцовым. Понятно, мою записку предай пламени.
Твой T. В.»
«Трус, — подумал Петруша, дочитав до конца записку Верхолетова, — шоколад Бормана, а не сознательный гражданин!»
И на его глазах выступили слезы досады, беспомощности и тоски.
Ночью ему снились темные коридоры, в которых он блуждал одинокий, всеми покинутый, со слезами в глазах и коротким кинжалом у пояса. А утром, едва раскрыв глаза, он медленно процедил сквозь зубы: