Опрошенный по этому поводу Брут (Броуд) не отрицал факта подачи указанного заявления и объяснил, что к этому побудили его, с одной стороны, угроза агентов Департамента полиции в Париже разоблачить некоторые компрометирующие его факты из прежней его жизни, а с другой — желание отомстить деятелям политического розыска “путем проникновения в закулисную жизнь “охранки”. На допросе 26 июня Брут рассказал следующее:
“По приглашению неизвестного мне господина, я пришел к нему на свидание в гостиницу “Терминус”, где неизвестный оказался Красильниковым — начальником заграничной агентуры. Красильников, под угрозой немедленного разоблачения грехов и ошибок моей прежней жизни в России, предложил мне оказывать услуги в качестве секретного сотрудника. Со мной сделалось обморочное состояние; Красильников привел меня в чувство и сказал: “Я жду вашего ответа”. Поясню, что Красильникову были известны все подробности моей жизни, в том числе и то обстоятельство, что будущий зять мой, Александр Дикгоф, был по просьбе его партийных товарищей скрываем мною в моей квартире.
Ввиду моего состояния психологического аффекта я не могу припомнить содержания моего заявления. Повторяю, я писал под диктовку Красильникова, который настаивал на том, чтобы вопрос о гонораре был подчеркнут. Затем осенью 1916 года по телефонному вызову Красильникова я имел вторичное свидание с ним, при котором он, Красильников, заявил, что в Петрограде сомневаются в искренности моего заявления и смотрят на это, как на ловушку с моей стороны; поэтому Красильников добавил, что наши разговоры не будут иметь никаких последствий. Больше свиданий у нас не было.
“Грехи и ошибки” моей жизни, о которых говорилось выше, состояли в том, что я, состоя председателем конкурсного управления, проиграл в Монте-Карло деньги, принадлежащие конкурсу, после чего я, боясь преследования по суду, не возвращался в Россию. Сумма растраченных денег была около 3 — 4 тысяч рублей. В прошении на высочайшее имя, которое я передал Красильникову вместе с заявлением моим о предложении услуг в качестве секретного сотрудника, я и ходатайствовал о предании забвению указанного преступления и о возможности беспрепятственного возвращения в Россию и проживания под именем Брута… Никаких документов, записок и писем Красильникову я не предъявлял при этом разговоре.
Добавлю, что неизвестный человек, оказавшийся впоследствии Красильниковым, подошел ко мне на телеграфе Биржи и заявил при требовании свидания, что ему известно, почему я покинул Одессу. При свидании в гостинице “Терминус” Красильников заявил, что, если мы не придем к соглашению, то, выходя отсюда, он выпустит летучки в колонии и среди французской прессы, разоблачающие мое прошлое; он добавил, что “мы употребили много усилия, чтобы докопаться до этого”. Находясь под этой угрозой Красильникова и будучи принужден принять то или иное решение, я внутренне решил отомстить путем проникновения в закулисную жизнь “охранки”… По выходе моем из “Русского слова” у меня сохранились кое-какие сбережения. При свидании моем с Красильниковым материальное мое положение было не блестящее, но, конечно, не это заставило меня пойти на этот шаг. Я вышел из “Русского слова” в конце 1915 года…”