Александр Арсеньевич сказал мрачно:
— Мне не нравится то, что вы говорите о своей дочери.
— А мне нравится? — жалобно спросила Юлькина мама. — Он же этот… ну, забыла слово, не наше…
— Скинхед, — машинально сказал Саня.
— Ну да. А в общем, хулиган! Кто его знает, что у него на уме? А она влюблена в него, я же вижу! Лола Игнатьевна про эту любовь в старших классах нам таких страстей порассказала на родительском собрании!.. Боюсь я, Александр Арсеньевич, ну вот что мне делать?..
Но этого Александр Арсеньевич не знал…
Хлопнула входная дверь — это вернулся из школы Боря.
Он пообедал в одиночестве (Александр Арсеньевич обедать не пожелал) и ушел на работу — носить телеграммы. Александр Арсеньевич лежал у себя в комнате и смотрел в потолок. За окном была осень — тоскливое, гадкое время года, когда и жить-то не хочется… Александру Арсеньевичу, во всяком случае, не хотелось…
Наступил вечер, вернулись из школы родители. Сначала Елена Николаевна, потом Арсений Александрович. Они ходили по квартире на цыпочках, потому что сын лежал и делал вид, что спит… Вернулся с работы и Боря, а Александр Арсеньевич все «спал».
«Завтра начну новую, правильную жизнь, — думал он. — Это даже к лучшему. Давным-давно надо было прекратить это недопустимое безобразие…»
Александр Арсеньевич был зол и несчастен. Его и раньше мучило его неправильное отношение к Петуховой Юле из одиннадцатого «А». Он ведь понимал, что это неуместно, предосудительно. Ведь если все учителя примутся влюбляться в учениц (а он отдавал себе отчет в том, что он именно влюблен, и никак иначе это чувство определить нельзя), то это что же будет?! Недопустимое безобразие — вот что будет. И это тоже иными словами не назовешь!
Безобразие, которое, уткнувшись лицом в подушку, Александр Арсеньевич считал нужным прекратить, началось прошлой осенью. Теперь трудно проследить, как и в какой из дней оно началось. Саня и сам не раз пытался отыскать его — тот роковой первый миг, который можно назвать началом недопустимого безобразия. Так уж устроена жизнь — не уследишь за душой: неуловимое, незамеченное, пронеслось мгновение, ты и не знаешь о напасти, а что-то в тебе уже потихоньку стронулось — тайком, на цыпочках, с легкостью солнечного зайца… А когда узнаешь — уже поздно, поздно…
В общем, ходил Александр Арсеньевич в школу, преподавал, как положено, свою географию — в пятых, шестых и седьмых классах с удовольствием, а в навязанном ему десятом «А» — без. Потому что у десятиклассников география была экономическая, а экономическую географию Саня, скажем прямо, недолюбливал. Да и атмосфера в десятом «А» томила Саню: его ведь помнили тут еще учеником (других, может быть, и не запомнили бы, а он был сын директора, то есть не простой ученик, а как бы «приближенный к особе императора») и выглядел он несолидно — поди отличи его от ученика в толпе старшеклассников… Поэтому десятый «А» отнесся к новому учителю с нездоровым интересом и вел себя каверзно. Осложняло учительскую деятельность Александра Арсеньевича и то, что девочки сразу принялись в него влюбляться.