— Подумать только, на что они гробят время! А этот тупоумный офицеришка все решает шахматные задачи — знаете, какие печатают на последней странице журналов.
Дюкро о чем-то задумался, а Мегрэ, уже начавший его понимать, усмехнулся: он по глазам видел, что тот думает совсем не о том, что говорит.
Его глаза! Они исподтишка следили за комиссаром.
Пытались его оценить. Не переставая, вопрошали, верным ли было их первое впечатление. А еще выискивали его слабые стороны.
— Что сталось с вашей любовницей?
— Я велел ей съехать, а куда она делась — не знаю. За это она появилась на похоронах в глубоком трауре. Это с ее-то рожей, размалеванной, как у престарелой шлюхи!
Было видно, что он по-настоящему мучается. Все, включая даже предметы, как вот эта салфетка, которую он без конца теребил, раздражало его, вызывало отвращение.
— У «Максима» она всегда была куда как хороша и очень весела. Совсем не такая, как моя жена и ей подобные. Я снял для нее квартиру, а она тут же растолстела, стала сама себе шить и готовить — что простая привратница.
Мегрэ уже давно разобрался, в чем суть этой трагикомедии, отравлявшей Дюкро жизнь. Когда-то он начал с нуля, теперь греб деньги лопатой. Вел дела с крупными буржуа, узнал кое-что об их образе жизни.
А домашние за ним не поспели. У его жены, владелицы престижной дачи в Самуа, остались привычки и замашки той поры, когда ей приходилось стирать белье на палубе баржи, а из дочки выросла всего лишь карикатурная мещанка.
Все это Дюкро переживал как личное оскорбление; он прекрасно видел, что, несмотря на большой белый дом, шофера, садовника, соседи не принимают его всерьез. И с завистью наблюдал за ними на их лужайках и террасах. Выходил из себя от злости и в знак протеста харкал на землю, совал руки в карманы и во всю глотку ругался.
Теперь, услышав на лестнице шаги, он со вздохом объявил:
— Вот и остальные.
В гостиную торжественно вошли его дочь и зять, оба в черном, тщательно причесанные, и поклонились со скорбной сдержанностью людей, которых постигло большое горе.
— Очень приятно, сударь. Отец часто говорил о вас и…
— Ладно, ладно. Лучше чего-нибудь выпейте.
В их присутствии злость разобрала Дюкро еще больше. Стоя у окна, он смотрел на ограду, темневшую на фоне Сены.
Зять — невыразительный блондин — держался учтиво и смиренно.
— Глоток портвейна? — предложил он жене.
— А вы что пили, господин комиссар?
Тут Дюкро, все еще стоявший у окна, нетерпеливо забарабанил пальцами по стеклу, видимо прикидывая, что бы такое сказать понеприятнее. Во всяком случае, внезапно обернувшись, он бросил: