Союз нерушимый? (Большаков) - страница 50

– Да не надо, – слабо воспротивилась слепая. – Ты меня только до стенки, дальше я сама… Я помню дорогу, мне до «военного двора»…

– Пойдем, пойдем, – проворчал я, подбирая оброненную сумку, и взял девушку за руку. Ее холодные пальцы вяло поддались.

Я не обольщался – в этот момент она испытывала не доверие, а простое безразличие. Ей было все равно, куда идти, с кем идти… Какая разница, если и днем, и ночью, вчера и завтра одно и то же – тьма? И никогда ей не нащупать выход на волю, к солнцу и свету – полная безысходность. Конец мечтам, тупик желаний.

Девушка молчала, понурившись. Легчайшие дуновения перебирали ее пушистые волосы.

– Тебе не холодно без шапки? – спросил я, лишь бы задать вопрос, расколотив сотрясением воздуха тоненькую стеночку отчужденности.

– Нет, сегодня тепло, – мотнула спутница головой. Помолчала неуверенно, словно не решаясь на откровенность, и все-таки сказала: – Это из-за нее… всё. Из-за шапки. Я никак не могла ее найти, расплакалась, психанула… Зеркало, кажется, разбила… И ушла. И… и вот…

– Давно это у тебя? – осторожно поинтересовался я.

– Полгода, – бесцветным голосом проговорила девушка. – Менингитом переболела и…

– Осложнение?

– Угу… Атрофия зрительного нерва.

– Ну, тогда не страшно, – вырвалось у меня.

– Не страшно?! – со зловещим присвистом выдохнула девушка, вырывая руку. – Страшно! Страшнее всего! Я ничего не вижу! Ничего! Ты спас мне жизнь, да? А я тебе даже «спасибо» не сказала! А за что? Зачем мне такая… недожизнь? Я же ничего не могу! Ни-че-го! Весь мой мир – это запертая комната, где вечный мрак! Я брожу по ней, спотыкаюсь, шарю руками… и так будет всегда, пока не сдохну! Господи, да я даже отравиться не могу – не вижу, какие беру таблетки, аспирин там или снотворное! Жизнь – это не про меня, она вокруг, а я отдельно – в этом дурацком пальто, в этом теле – корчусь! Мука это – не видеть! Мука страшная!

Она не кричала в голос, а выговаривала быстрым, вздрагивающим шепотом, кривя губы и всхлипывая. Я резко обнял ее и прижал к себе.

– Прости, пожалуйста! Это я сдуру, сболтнул, как… Послушай меня – я могу тебе помочь! Потому и сказал, что не страшно. С атрофией я справлюсь. Честное комсомольское!

Дивчина не запрыгала от счастья, а неожиданно успокоилась, лишь горькая улыбка на ее пухлых губах напоминала о только что пережитом отчаянии.

– Пошли, – безрадостно сказала она, вновь протягивая мне руку. – Мы уже перешли улицу Революции?

– Да, мы около книжного.

– Угу… – Слепая девушка чуть поворачивала голову, чтобы лучше слышать. – Месяц назад… Ну, может, раньше или позже – я же не слежу за временем. Ночь я узнаю по тишине за окнами. В общем… Нашла я бабушкину икону, бухнулась на коленки и стала молиться. Как крестятся, не знаю, я и так пробовала, и так… «Господи, – шепчу, – верни мне зрение! Пожалуйста! Умоляю! Лучше пусть я безногая буду, но смогу видеть! Или пусть у меня все болит, да так, что криком кричу, но вижу!» Долго молилась, да все без толку…