— Да, госпожа, разумеется есть у меня платье. Не мужицкое, ландскнехтов достойное.
— И чулки нужны, и рубахи, и башмаки, — лениво говорила юная госпожа, — и шляпа.
— Все отыщу, — обещал купчина, кланяясь, прикидывая, что с этой девицы он-то уж денег возьмет.
— Зови Игнатия, — сказал Агнес служанке, и та мигом выполнила распоряжение.
Вид пришедшего возницы смутил купца, а кого бы не смутил? Но госпожа говорила с кучером так, что купец подумал сразу, что верен он ей, и побаиваться его перестал, а стал доставать и показывать товар. И показывал он не кучеру, а госпоже, и та только говорила, указывая перстом:
— Те чулки мне по нраву, в пору ли будут ему?
— В пору, госпожа, в пору, — убеждал ее купчишка, — то на великих людей шиты чулки. Коли желает примерить, так пусть берет.
— А колет этот в пору ему будет? — спрашивала она.
— Примерим немедля, — заверял купец, помогая кучеру одеться.
Все брала ему она одежду и брала: и панталоны огромные, все в разрезах, и рубахи с кружевными манжетами, и берет с пером, так как доброй шляпы по размеру сыскать не удалось, и пояс шелковый. А купец был рад, вещи-то все недешевые. И главное, что юная госпожа ни разу даже цену не спросила. У купца уже руки от предвкушения тряслись, кучер уже одет был с головы до ног и башмаки отличные примерял, купец боялся, что сейчас скажет ей цену, а она в крик удариться, он паузу сделал, прежде чем сказать:
— Четыре талера, шестьдесят шесть крейцеров, — он улыбался, склонился до роста ее, чтобы в глаза госпоже заглянуть.
Ждал ответа, торговаться был готов, готов был до трех талеров отступить, если торг пойдет, а то и до двух восьмидесяти, но торговаться не пришлось, юная госпожа сказала ему, беря шаль с лотка:
— Хорошо, только еще шаль эту возьму для дуры совей, — она небрежно кинула шаль своей служанке и достала из кошеля на поясе золотую монету. Показала ему. — Сдача у тебя будет?
Купчишка на монету глянул, опытный он был в торговых делах и в денежных тоже, сразу заметил, что монета стара, и решил еще и на этом заработать:
— Госпожа, гульден ваш не нов, весу много потерял за годы хождения, цена его едва ли больше пятнадцати талеров будет, — изображая большое сожаление на лице, врал Ленгфельд.
И тут девушка заглянула ему в глаза с прищуром, да так, словно до дна души заглянула, сурово спросила его:
— А не врешь ли ты мне, купец?
Будь у купчишки совесть, так он от нее бы покраснел, а так покраснел он от волнения, что вся его торговля может прахом пойти. И он, выдавив из себя улыбку кривую и жалкую, пролепетал: