— А может, и нам позволите у вас жить, домов у нас нет, ни у меня, ни у Рене. Может, и мы в земле вашей дома поставим? И мы будем добрыми соседями Брюнхвальду.
— Глупцом нужно быть, чтобы отказаться от двух хороших офицеров, — обрадовался кавалер, что у него не попросили денег. И от радости сам предложил. — Господа, коли пойдете жить в мою землю, возьмете и вы, Карл, и вы, господа, камня, глины и леса столько, сколько на добрый дом идет, и все бесплатно, коли есть все это в моей земле.
Рене и Бертье переглянулись, а Брюнхвальд и вовсе рот раскрыл.
— Так вы не шутите кавалер? — уточнил Бертье.
— К дьяволу, какие еще могут быть шутки, — сказал за Волкова неожиданно разгорячившийся Брюнхвальд. — Кавалер никогда так не шутит.
— Тогда выпьем, господа! — заорал Бертье стащил с головы шляпу и подкинул ее к потолку.
Уже поздно вечером, кутеж стоял в трактире, и музыканты играли уже из последних сил, а стол Волкова был залит вином, так как не раз на него опрокидывали кувшины и стаканы, пьяные руки, которые пытались обнять его. Рене вскакивая орал песни, хлопая пьяного Брюнхвальда по плечу, и даже монах брат Ипполит был изрядно навеселе. И когда пьяный Арисбальдус Рене тыкал пьяного Волкова в грудь пальцем и непрестанно повторял: «Вы очень хороший человек, господин Фолькоф».
Тут в трактир вошли два господина. То были рыцари из Выезда герцога, молодые и бедные. Один из их сразу заприметил веселье и, указав на стол, за которым сидели господа офицеры и новоиспеченный помещик, сказал:
— А не тот ли это святоша, что отказал нам в пире, сославшись на пост?
— Точно, это он, хитрый мерзавец, — ответил второй. — Этот святоша предлагал нам подождать до конца поста. Сам, видимо, не дождался.
— Пойдем-ка к нему, — сказал первый.
Они двинулись к столу, то ли хотели погулять, то ли затеять ссору, но Волков уже встал из-за стола, веселая Агнес и Еган с Сычом помогли ему подняться и повели его по лестнице в покои. Кавалер неумело пел ту же песню, что пел Бертье, он и так и не узнал, чем в тот вечер все закончилось.
Агнес и Еган довели господина своего до покоев, Еган дверь открыл и хотел пройти внутрь вместе с хозяином, но Агнес вдруг дорогу ему перегородила. И сказала:
— Ступай, я сама.
— Так я его уложить… Пьян он.
Начал было слуга, но девица как рявкнет на него:
— Вижу, что пьян. Сказала же, сама!
И глядит на Егана, а из глаз злоба такая, что обжечь может.
Он и побоялся перечить.
И Агнес закрыла дверь на ключ, и господина не удержала. Попробуй удержать его, он едва меньше коня. Тот и упал с грохотом на пол. Да забурчал что-то пьяно. А девица залилась смехом. И в правду смешно было. Кое-как, с трудом подняла его да дотащила до кровати. Повалила его навзничь, встала рядом. Щеки горят, дышит часто. Стоит на него смотрит. А потом взялась все свечи к комнате поджечь, пока поджигала, платье с себя скинула. И башмачки сафьяновые. И нижнюю рубаху скинула и волосы освободила. Теперь вся одежа и валялась по комнате. Как свечи были зажжены, так она нагая и простоволосая подошла к кровати. Не без труда перевернула господина своего на спину, залезла, рядом с ним стала на колени. В лицо ему стала смотреть. И все нравилось ее в нем, ничего, что пьян, что вином разит, ничего, ей он и такой по нраву. Она хотела уже лизнуть его лицо, да вдруг в колене больно стало. Она опустила руку, что там под коленом? И вытащила на свет ключ. То не простой был ключ, тот ключ выпал из кошеля господина. И был тот ключ от заветного его сундука. И от этого она в лице изменилась сразу. Уж и румянец почти спал с лица. Она то на господина поглядит, то на сундук, что стоял в углу, в темноте за кроватью. И решиться не могла. И тайные страсти разрывали девицу. Не знала, что выбрать.