– Я чувствую себя замаранным.
Женщина пытается протестовать, но мужчина обрывает ее. – Это правда. Я чувствую себя униженным. Но это типичная реакция.
«Я знаю», – думает женщина, но не говорит этого вслух. Не говорит она и того, что специально читала о самоубийствах.
– Но этим мои чувства не исчерпываются, – заверяет мужчина. – Оказывается, в них нет ничего особенного. Я реагирую так же, как и другие самоубийцы, которым не удалось довести дело до конца: я рад, что остался жив.
В нерешительности женщина говорит:
– Что ж, а я рада это слышать!
– Но я все время гадаю, – продолжает мужчина, – почему я не чувствую чего-то большего. Значительную часть времени я чувствую себя как в тумане или в состоянии оцепенения, как будто все это произошло пятьдесят лет назад – или не произошло вовсе. Но это отчасти объясняется действием лекарств.
Облако прошло, и в комнату снова льется солнечный свет.
– Наверное, ты рад, что ты дома, – говорит женщина.
Мужчина отвечает не сразу.
– Я, конечно же, рад, что вышел из больницы. У меня было такое чувство, словно я пробыл там не пару недель, а несколько месяцев. В психиатрическом отделении мало чем можно было заняться. Еще хуже то, что я не мог читать, моя концентрация обнулилась, так что я уже успевал забыть, о чем была речь в предложении, едва добравшись до его конца. К тому же, поскольку мне не хотелось, чтобы другие узнали, что со мной случилось, я не мог допустить, чтобы меня навещали. Кстати, если не считать моей семьи, ты единственная, кто знает всю эту историю. Пока что я хочу, чтобы все так и осталось.
Женщина кивает.
– Нельзя сказать, что это был целиком и полностью негативный опыт, – добавляет он. – И я все время напоминаю себе – когда с писателем случается что-то плохое, то каким бы ужасным это ни было, нет худа без добра.
– Ах, вот оно что? – говорит женщина, выпрямляясь. – Означает ли это, что ты собираешься об этом написать?
– Это, разумеется, не исключено.
– Это будет художественное произведение или часть мемуаров?
– Понятия не имею. Пока еще слишком рано говорить. Сначала мне надо в какой-то мере от этого дистанцироваться.
– А сейчас ты что-нибудь пишешь? Ты можешь писать?
– Вот именно об этом я и хотел тебе рассказать. В отделении у нас проходили своего рода литературные занятия! Это было частью групповой психотерапии. Там была одна женщина, рекреационный психотерапевт – так это называется. По ее заданию мы писали не прозу, а стихи – потому, говорила она, что у нас мало времени, но наверняка на это были и другие причины. И она просила каждого прочесть то, что он написал, вслух. Никакого анализа, никакой критики. Все просто делились своими чувствами. Каждый из них писал просто ужасно, и все остальные восторгались этим, захлебываясь от избытка чувств. Все эти совершенно жуткие стихи, которые и стихами-то не назовешь – можешь себе представить, какая это была дребедень. И когда они читали все это, их голоса дрожали и срывались, а у некоторых уходила целая вечность, чтобы дойти до конца. И каждый был абсолютно серьезен, было очевидно, как много для них значит эта возможность излить душу и увидеть, что они могут тронуть других до слез. И каждое стихотворение встречала буря аплодисментов. Это было очень странно. За все те годы, что я преподаю писательское мастерство, я никогда не подходил хоть сколько-нибудь близко к тем мощным эмоциям, которые я испытывал в той комнате. Это было очень трогательно и очень странно.