ли он все еще ждет, сидя под этой дверью?)
Его хвост движется из стороны в сторону, это явно виляние, но виляние грустное. Он никогда не виляет хвостом радостно, не машет им изо всех сил, что характерно для догов (до такой степени, что часто дог из-за этого и травмирует свой хвост, и ломает предметы домашней утвари, что и побуждает многих хозяев купировать им хвосты).
Надувной матрас снова лежит в стенном шкафу. Но на этом еще не поставлена точка. Он больше ни разу на меня не рычал, и когда я говорю: «Лежать», – мне обычно не приходится повторять это дважды. Однако его любимым местом продолжает оставаться кровать, и он предпочитает находиться именно там, особенно по ночам. (Я попыталась заставить его рассмотреть надувной матрас как собачью подстилку, но из этого ничего не вышло.) Несмотря на предупреждение ветеринара, я не сочла необходимым полностью изгнать его с кровати. Ведь в конце концов многие люди разрешают своим собакам спать на кровати. Некоторые даже кладут в изножье специальное собачье одеяло, чтобы собака спала именно на нем. Если бы Аполлон был той-пуделем, лежащим, свернувшись калачиком, на таком специальном одеяльце в изножье кровати, в этом не было бы ничего необычного. Почему же надо относиться к псу как-то иначе, если он размером с мужчину и, растянувшись, кладет свою голову на подушку? Да, я согласна, разница есть. Но позвольте мне сказать вот что: когда ты лежишь в постели, терзаемая ночными мыслями о том, почему твой друг решил свести счеты с жизнью, и о том, через какое время ты потеряешь крышу над головой, ощущение, что к твоей спине прижимается огромное теплое тело, дает тебе несказанное успокоение.
Он знает все команды.
Как-то раз после долгого неудачного дня – я потеряла мобильник, студенты на занятии вели себя вяло, и у меня опять не получилась попытка вернуться к написанию романа, – Аполлон шевелится, собирается спрыгнуть с кровати, и я, не задумываясь, говорю ему: «Место».
Я заметила, что некоторые из моих друзей начали меня избегать. Я не могу избавиться от мысли о том, что, по крайней мере, частично это вызвано их опасениями, что в один прекрасный день, и уже скоро, я появлюсь у них на пороге, ведя за собой Аполлона и держа в руке чемодан.
Мне звонит мой друг, который особенно сочувственно относится к положению, в которое я попала, и спрашивает, как у меня дела. Я рассказываю ему, что для лечения депрессии Аполлона я пытаюсь делать ему массаж и включать музыку, и он спрашивает меня, не думала ли я о том, чтобы воспользоваться услугами психотерапевта. Я говорю ему, что скептически отношусь к психиатрам для собак, но он отвечает, что имел в виду отнюдь не это.