– Да. Но Тима и Дони лучше к ней не пускать.
– Доктор, тогда ведите меня к ней прямо сейчас, а потом я им сообщу.
Каталку с Эс перевезли из палаты интенсивной терапии в маленькую боковую комнатку, предназначенную именно для таких случаев. Теперь ничто не напоминало о том, что ей пытались оказать медицинскую помощь: исчезли и трубки, и провода. Эс с головой была накрыта простыней. Рона это потрясло до глубины души. Словно пришибленный, он стоял в дверях и смотрел на очертания неподвижного тела. Вот и все, что осталось от Эс. Она никогда больше не сможет ходить, дышать. Для нее все кончено – солнце и смех, слезы и дождь. Больше никогда, никогда. Ее праздник жизни завершился здесь, в этой сумрачной комнате, под белоснежной простыней. Завершился без фанфар, без предупреждения. Она не успела подготовиться к своему концу, не успела даже попрощаться по-человечески. Жизнь оборвалась – и все, был человек – и нет. Рон приблизился к каталке и вдруг почувствовал, как в нос ударил тошнотворно сладкий аромат нарциссов, стоявших в большой вазе на столе. Отныне запах нарциссов будет для него невыносим.
Доктор Перкинс резко отдернул простыню и отвернулся. Разве можно привыкнуть к чужому горю? Разве можно привыкнуть к смерти?
Эсме закрыли глаза и сложили руки на груди. Рон долго смотрел на жену, затем наклонился и поцеловал в губы. Но эти бледные холодные губы к Эс не имели отношения. Рон со вздохом отвернулся.
Стоило ему появиться в комнате для посетителей, на него мгновенно воззрились три пары глаз. Рон остановился, расправил плечи и произнес:
– Она умерла.
Дони вскрикнула и упала в объятия Мика. Тим ошеломленно таращился на отца подобно растерянному ребенку. Рон подошел к нему и ласково взял за руку.
– Пойдем прогуляемся, сынок.
На улице светало. Перламутровое небо на востоке было раскрашено розовато-золотистыми красками. Рассветный ветерок, дунув им в лица, полетел дальше.
– Тим, ты не должен думать, что мама вернется, – устало начал Рон. – Некоторое время назад она умерла. Ее больше нет, сынок. Мама никогда не сможет вернуться к нам, она на пути в лучший мир, где нет ни страданий, ни печали. Нам придется научиться жить без нее, а это ужасно, ужасно трудно… Но она хотела, чтобы мы продолжали жить. Это была ее последняя воля: чтобы мы продолжали жить и не очень тосковали по ней. Поначалу мы будем сильно горевать, но со временем привыкнем и нам будет не так тяжело.
– Папа, можно увидеть ее до того, как она уйдет? – с безысходностью в голосе спросил Тим.
Рон сдавленно сглотнул, качая головой.