— И кто ответит за все? — спросил невесело Гурьянов.
— Милиция вряд ли что найдет, — грустно произнес Лупаченко и провел рукой по волосам. — Хотя бывает всякое…
— Значит, забыть обо всем?
— Вот что. Ты только самодеятельностью не занимайся.
— Да какая самодеятельность? — развел руками Гурьянов. — Кто я такой?
— Бывает, люди в таких ситуациях начинают делать глупости… Против танка не попрешь, Никита.
Лупаченко не знал, что Гурьянов имеет отношение к Службе. Брат никогда бы не проговорился — давало знать чекистское воспитание. Да Никита и встречался-то с Лупаченко всего несколько раз. По большей части на юбилеях, которые Константин взял за правило в последние годы отмечать в кабаках, разоряясь в среднем на три-четыре тысячи баксов. В последний раз было в оформленном в древнегреческом стиле кабаке под странным названием «Пирр» во дворе театра Маяковского.
— У тебя-то как с финансовым благосостоянием? — спросил Лупаченко. — Как бизнес идет?
— Ни шатко ни валко, — развел руками Никита Гурьянов.
— Кризис… Если туго станет, приходи — поможем.
— Спасибо. Подумаю, — пообещал Гурьянов, хотя думать ему было не о чем. Он не собирался ничего менять…
Гурьянов сел в кресло, прикрыл глаза. Боль опять нахлынула на него — не физическая. Когда говорят — болит душа, это очень точные слова. Это была именно боль. Как осколок, засевший в теле, — боль от него иногда затихает, а потом кусок железа повернется, и тогда белый свет не мил, и остается только стиснуть зубы и терпеть. Полковник ощущал на себе неподъемную тяжесть, имя которой — горе.
Он резко поднялся с кресла. Взял со стола старую, потрескавшуюся, побывавшую во многих странах и на многих континентах гитару. Его пальцы, которые без труда ломают доски и гнут стальные прутья, нежно пробежали по струнам.
Гурьянов негромко пропел куплет старой песни:
И дом твой пуст и разорен,
И ты добыча для ворон,
И гривенник пылится на полу.
Что делать полковнику, прошедшему огонь, воду и мед-, ные трубы, который обнаружил, что, пока он сдерживал врага на дальних подступах, тот пришел к нему домой и разорил его? Что делать?
Гурьянов бросил гитару на диван. Нет уж, пока он еще не добыча для ворон. И не скоро ею будет. У живых же есть свои Долги. А долги надо платить…
— Волк должен иметь острые зубы, братишка, — говаривал Зима, когда на него находило философское настроение и он учил Художника жизни. — Без зубов волк — это шкура с мясом, и не более… Зубы… У кого-то это ствол или кастеты, у кого-то бычьи мускулы. А у меня… Вот он, мой зуб, — и он быстро выкидывал вперед руку, в которой магическим образом появлялась финка.