– Послушай, а как это – взять и разом все поменять? Ну, дом, родителей, язык? Тебе было трудно?
Я не помню. Не помню свой дом, детский сад. Всю мою ленинградскую жизнь как отрезало. Помню, какой в самолете давали лимонад – зеленый, и как Нино бэбо твердила «ты мой Давидик». В первую ночь на новом месте она положила меня спать с собой на большом диване. Для нее это был символ любви и доверия, знак того, что я теперь принадлежу ей как ее родной ребенок, но для меня это было чрезвычайно странно и непривычно. Я думаю, что мои родственники-филологи были по-ленинградски холодными и сдержанными, и у них было не принято брать ночью ребенка к себе. Также как кормить через силу («Ешь-ешь, Давидик, ты же у себя дома, разве тебе дома невкусно?»).
Было ли мне трудно из Димы стать Давидиком, в один день поменять все – дом, город, семью? Кажется, нет. Или да? Вряд ли в шесть лет я мог воспринять абсурдность происходящего, придумывать объяснения всему, что ставило меня в тупик, наверное, я просто начал жить, и все. Изо всех сил старался приспособиться, чтобы не отличаться от других детей. Вот это свое ощущение я четко помню, я очень старался не быть другим.
Беата сказала, что я не мог забыть свою прежнюю жизнь, что это просто защита, потому что я не хотел быть в Тбилиси чужим.
Ну, не знаю, может быть, она права. Ощущал ли я себя в Тбилиси чужим? Чужим нет, – как можно быть в Тбилиси чужим, – в нашем дворе не было чужих детей, все взрослые любили и воспитывали всех детей, но вот другим – да, всегда, каждую минуту. Меня как будто всегда было двое: один выполнял все повседневные действия, отвечал у доски, играл во дворе, плакал над книгой или в кино, смотрел футбол, учился в университете, – а второй за ним наблюдал. У одного меня была только бэбиа, а у другого был таинственный отец в Ленинграде, к неоспоримому существованию которого прилагалась мысль «ему не нужен бутхуз, гасиэбуло».
Я сказал, что это будут недостоверные воспоминания. Если ты историк и описываешь битву, то описание всегда будет недостоверным: имеют значение особенности восприятия, к примеру, близорукость, не говоря уж о чувствах и рефлексии – на чьей ты стороне, кому симпатизируешь, кто для тебя свои, кто чужие. Даже если ты вечером не можешь заснуть, перебирая то, что происходило пару часов назад, то оказывается, что даже всего через пару часов ты помнишь общий ход событий, но забыл детали, или, наоборот, какие-то детали врезались в память и заслонили общий смысл… В любом случае память тебя обманывает.
– Ага. Если тебя как следует потрясти, ты все вспомнишь. А достоверность никому не нужна: что ты чувствуешь, только то и есть, а остальное неправда.