На следующий день нас с Пашкой загнали на торжественное заседание, посвященное стодесятилетию со дня рождения Дзержинского. И угораздило нам попасться на глаза начальнику УВД и прокурору, которые вместе шли по коридору нашей конторы. «Как, что, почему не в форме? Всем было сказано — на заседание. Какие такие срочные дела? Шагом марш».
Два часа я никак не мог заснуть в мягком кресле в зале клуба МВД, где собрались сотрудники из братски-враждебных ведомств — нашего, милиции и госбезопасности. Сон, как назло, никак не шел, «Альтиста Данилова» я сдуру оставил в столе, а потому был вынужден выслушивать выступления. Ей-богу, приятнее жевать бумагу. Большинство ораторов не изобретали нового и лишь повторяли другими словами доклад Председателя КГБ Чебрикова под названием «Великий пример служения революционным идеалам».
После такой промывки мозгов работать вечером я не стал, вернулся домой пораньше. Я доживал последние дни в одиночестве. Послезавтра заявится моя фамилия. Нина будет выделывать йоговские асаны, а Сашулька потребует показать ему пистолет, которого у меня сроду не было.
Я лежал на диване и уныло смотрел «Прожектор перестройки», где Черниченко вещал, как под Указ о борьбе с пьянством вырубили в Крыму элитную виноградную лозу. Тут зазвонил телефон.
Терпеть не могу вечерние телефонные звонки. За ними, как правило, скрываются заботы, суета.
— Слушаю, — резко произнес я.
— Терентюшка, это дядя Нестеров. Есть такой.
— Да уж знаю.
— Еще бы ты не знал… В общем, все на мази. После обеда я у тебя. И обговорим все конкретно. Чтобы верста коломенская тоже была.
— Я скажу Пашке.
— Лучше я сам ему сейчас позвоню. Сердце у меня упало. Ну, все, начинается.
…Грек был вовсе не по-гречески, а прямо по-немецки пунктуален. Каждый вторник и каждую субботу в девять-десять вечера он приезжал к своей девятнадцатилетней любовнице — победительнице первого в городе конкурса красоты и проводил у нее ночь. Для человека, выбравшего такую нелегкую профессию, какую выбрал себе Грек, нет ничего хуже устоявшихся привычек. Привычки делают поведение повседневным.
Внешне Грек никак не походил на каторжника, который из своих сорока лет двенадцать провел в самых элитных исправительно-трудовых учреждениях Союза, где заработал вес и авторитет. Его руки с длинными, сильными, музыкальными пальцами не были испорчены ни одной татуировкой. Лицо благородное, приятное. Ни движения, ни разговор не выдавали в нем блатного. Роскошный серый костюм ладно сидел на высокой атлетической фигуре. Нет, не мог этот человек быть преступным «авторитетом». Преуспевающим хирургом, кинорежиссером, в худшем случае директором магазина — пожалуйста. Но уркой…