Хозяйственные дела хорошо расследовать, когда после серьезной оперативной разработки преступников накрываешь внезапно — при транспортировке груза или при получении партии товара. Тогда и набредешь на эти самые излишки и сможешь задать вопрос — откуда дровишки? Упустишь же время, зазеваешься — товар продан, накладные уничтожены, деньги поделены, бриллианты и золото зарыты в глухом лесу и над ними филин ухает. Пытаться же раскрутить клубок после того, как больше месяца провозился с убийством Новоселова и за это время преступники имели возможность спрятать концы в воду, — задача не из легких.
Нам крупно повезло с Нойманом. Не зря ревизор, как мышь, шуршал в кабинете бумагами, изъятыми в комбинате бытового обслуживания и в магазинах, куда поставлялась готовая продукция. Он что-то настукивал на счетах, в особо трудных случаях прибегая к помощи калькулятора. Мы таскали ему из столовой пирожки и беляши, он запивал их чаем из термоса и снова возвращался к работе.
Булгаков писал, что рукописи не горят. Не горят не только рукописи, но и документы. Закон сохранения энергии, вещества и официальных бумаг. Можно съесть накладную, чтобы не досталась врагам, спалить приходно-расходную книгу, даже сейф с бухгалтерскими документами. Но документ где-нибудь да оставил свой след и может быть восстановлен. При упорстве, настойчивости и должном профессионализме можно более-менее полно восстановить картину хозяйственной деятельности предприятия. Мы были уверены, что эту работу никто не сделает лучше Ноймана.
Григорян с Нуретдиновым сидели в следственном изоляторе по 218-й статье за хранение огнестрельного оружия. Мне пришлось выдержать нелегкий бой с исполняющим обязанности прокурора, который как-то нервно задергался при известии об аресте этой парочки. Я выслушал от него множество важных и интересных вещей — о гуманизме, который на дворе, о том, что по 218-й в эпоху демократизации никого под стражу не берут, о том, что доказательства у нас хилые и что сейчас принято верить не милиции, а обвиняемым, которые хором твердят о злобных происках правоохранительных органов, подбросивших им пистолеты. Меня все эти доводы совершенно не пронимали. Я знал, что Григорян должен быть изолирован, иначе дальше вести дело будет трудно — дождемся от него еще какой-нибудь подлости. Я заявил, что если санкция не будет дана, то из этого кабинета я иду прямо к секретарю обкома, а потом лечу в Прокуратуру СССР. И. о. прокурора до смерти боялся начальственных разборок, при слове «обком» ему хотелось вытянуться в струнку. Увидев, что я не шучу, он надулся, вытащил печать и прижал ее к постановлениям об избрании меры пресечения.