- Спасибо за визит, Элла, - сухо произнес он.
- Роман, я же твоя поклонница... Кстати, это Валерий. Валдаев пожал сухую и крепкую руку художника.
- Вам нравится? - спросил Спилка. - Впрочем, не отвечайте. Это не имеет никакого значения.
- Тебя не интересует мнение публики? - осведомилась Элла.
- Почему оно должно интересовать меня? В картинах часть моего Я. Мое Я не обязано нравиться. Так же как и ваше. Достаточно, что они существуют. Вы не согласны? - Он вперился недоброжелательным взором в Валдаева, и тот вдруг пожалел, что пришел сюда.
Журналист раздумывал, что ответить. Пауза затягивалась. Элла насмешливо наблюдала за ними обоими. И тут послышался густой бас:
- Роман Викторович, так ты распугаешь всех гостей. К ним подошел высокий, плотный мужчина лет пятидесяти в ладном костюме. У него была острая, клинышком, старомодная бородка. В руке он сжимал тяжелую черную трость. Бог ты мой, Валдаев давным-давно не видел людей с тростями. Похоже, этот человек являлся большим оригиналом.
Элла обернулась к нему и поцеловала в щеку. Валдаев ощутил острый укол ревности. Устыдился его, но поделать с собой ничего не мог. Ревность - чувство, живущее отдельно от человека. Она как бы и не подчиняется ему, и плевать ей на разумные доводы.
- Здравствуй, - обрадованно произнесла Элла. - Ты тоже здесь.
- Конечно, - кивнул вновь прибывший. - Я обещал виновнику торжества.
- Знакомься, Валерий. Это мой родной дядя. Профессор Ротшаль.
- Ким Севастьянович Ротшаль, - профессор качнул головой.
- Очень приятно. Валерий.
Рукопожатие у профессора было мягким, но не безвольно мягким. Он будто бы боялся ненароком причинить боль.
- Валерий... По отчеству?
- Васильевич.
- Очень хорошо, Валерий Васильевич, - у него получилось как-то многозначительно, будто он уяснил какой-то скрытый смысл в имени-отчестве Валдаева. - Ну что. Роман Викторович, как насчет экскурсии для гостей?
- Пожалуйста, - художник двинулся вперед. - Картина называется - "Граждане, подземная тревога".
Холст был где-то полтора на два метра. На нем из-под земли поднимался гигант, спавший, может, миллионы лет. И сыпались с его плеч вниз островерхие церквушки, дома с колоннами, новостройки.
- А это "Молитвослов", - художник говорил нехотя, будто выполняя опостылевшую работу.
Человек молился, стоя на коленях на потолке. Икона была разбита. И сам человек состоял из нескольких фрагментов.
Разбитые на фрагменты люди. Разбитые города. Разбитые вещи. Они были практически на каждой картине.
- В твоих картинах слишком мало целого, - сказала Элла.