Наблюдение показывает нам, что смех и пение означают, что ребенок вновь обрел присущую ему спонтанность, поведение. Что же он обрел? Нарциссическую телесность. Существует точка зрения, что боли от фантомной конечности не существует до шести лет. Я, возможно, удивлю вас, утверждая, что для ребенка до трех лет необходимость иметь две руки и две ноги с точки зрения той самой нарциссической телесности, о которой мы говорим, является совершенно излишней. И примеры это подтверждают. Если ребенок в возрасте до восемнадцати месяцев обжигает руку и ему накладывают повязку, ему достаточно заснуть, чтобы, проснувшись, именно эта часть тела, ведущая и функционирующая, вдруг перестала для него существовать. Он умудряется держать руку каким-то ускользающим образом вверху, на воздухе рядом с головой, не чувствуя неудобства, а когда этот предполагаемый объект-рука причиняет неудобство, он в лучшем случае отталкивает ее другой рукой. Когда на восьмой или пятнадцатый день повязку снимают, необходимо, как минимум, два настойчивых упоминания со стороны матери, чтобы ребенок снова обрел обычное отношение к собственной руке. Первое напоминание вернет конечность в систему привычных действий, но останется еще необходимость второго напоминания со стороны матери, чтобы конечность, уже интегрированная в моторную систему, снова ощущалась ребенком как действительно ему принадлежащая. В течение пятнадцати дней у ребенка не было необходимости иметь руку, потому что существо внутри него, оно продолжало существовать, ребенок привык. Не знаю, была ли у вас возможность посмотреть фильм о голодных детях, это то, с чем, увы, война нас познакомила, дети, испытывающие голод телесный, но не голод общения, то есть ребенок на руках у матери в течение какого-то времени ничего не пил и не ел, и именно этот ребенок обнаруживает постоянную избыточность давления влечения к жизни. Она выражается через необычайную проницательность, проступающую во взгляде. Это потрясает, сколько может выразить взгляд младенца в четыре месяца, если он действительно голоден. В его глазах есть жизнь, даже если ребенок отказывается от предлагаемой ему бутылочки. Он голоден, и все же его рот остается сурово сжатым, как будто он больше не способен глотать. Мы знаем, что дети умирают от голода, поскольку, голодные, отказываются от пищи, которую им предлагают. Кажется, собственное тело стало для них чужим. И все же они существуют внутри у них самих, существование, которое могло бы нуждаться в некой символической речи для его поддержания.