У мелиораторов прорва всякой техники на колесах. Но для чего-то, видно, годился и ослик. Три года назад мелиораторы перебрались рыть землю вблизи от Москвы — ослика тоже с собой прихватили. Но для работы в этих местах сподручнее лошадь. «Возьми, дед, осла! — сказал старший мелиоратор. — У нас без работы зачахнет».
Дед взял. И в тот же вечер явился в деревню верхом на осле. Роста старик отменного — ноги по земле волочились. Люди хватались за животы, стар и мал бежали к дому Михаила Максимыча, как в зверинец. А потом все привыкли. И стал Мишка в деревне Валуево жить-поживать и помогать деду Михаиле в работе: возит тележку с сеном, носит из леса вязанки дров. Приспособил его старик ходить бороздою — посадка и копка картошки теперь без ослика не обходятся. Иногда, возвращаясь из леса, Михаил Максимыч садится на Мишку верхом, но уже не потехи ради, а потому что ноги стали слабы.
Самая легкая ноша для ослика Мишки — любимец деда шестилетний Мишутка. Он ловко влезает на Мишкину спину, щекочет бока его голыми пятками и кричит что есть мочи: «В атаку!» Ослик сладко щурится от удовольствия, перебирает на месте ногами или вдруг начинает резво носиться, так что Мишутке двумя руками надо держаться за Мишкину холку.
Дед Михаил следит за этой возней любимцев, облокотясь на прясло. Родни у деда великое множество: сыновья, дочери, внуки и правнуки. Но, схоронив бабку, он остался в своем домишке, ни к кому не пошел. Держит дед черную низкорослую коровенку, двух кошек, пять кур и этого ослика…
Тропинка летом, а в снежную пору лыжня проходит мимо деревни Валуево, и я всегда хотя бы на пять минут забегаю к деду либо напиться, либо погреться. И ослик всегда на виду.
— Живет, сено жует. А чего ж ему… — говорит дед и шарит в кармане, ищет для ослика подсоленную корочку хлеба. — Привык, и снег ему нипочем… Ешь, ешь, азият…
Наблюдая за стариком, я почему-то всегда вспоминаю своего городского соседа. Вот так же он ходит у нас во дворе, возле сверкающих лаком малиновых «Жигулей». В руках непременно тряпица, масленка. Иногда кажется: от постоянной ласки машина преданно замычит, заблеет, завертит от радости колесом. Нет, стоит холодная, равнодушная… А ослик — другое дело. Ослик трется холкой об руку, тычет мягкой губою в ладонь и совсем неглупо смотрит на деда Михаила… Не этими ли ответными чувствами объясняется наша привязанность к осликам, лошадям, собакам, хомячкам, кошкам, ко всему, что дышит, что способно подать свой голос, что может, живя рядом с нами, радоваться и страдать?