Социолог Джеймс Хантер, мой коллега по Виргинскому университету, поддерживает идеи Дюркгейма и возрождает их в рамках современных исследований воспитания характера. В 2000 году он опубликовал провокационную книгу «Смерть характера» (Hunter, 2000). Хантер рассказывает, как Америка утратила старые представления о характере и добродетели. До Промышленной революции американцы чтили добродетели «производителей» – трудолюбие, сдержанность, жертвы ради будущего и жертвы ради общего блага. Но в ХХ веке, когда все стали состоятельнее и общество производителей постепенно превратилось в общество массового потребления, появилось альтернативное представление о собственном «Я» – представление, основанное на идее личных предпочтений и достижения личных целей. Слово «характер», когда-то означавшее нравственный облик человека, вышло из моды, и на его место пришло слово «личность», начисто лишенное моральных коннотаций.
Хантер приводит и вторую причину смерти характера – инклюзивность. Первые американские поселенцы создавали анклавы, население которых было однородно этнически, культурно и морально, однако в дальнейшем вся история Америки была историей растущего многообразия. Поэтому педагоги и воспитатели стремились выявить набор нравственных представлений, с которыми были бы согласны все, и этот набор постоянно сужался. Сужение дошло до логического конца в шестидесятые, когда появилось популярное движение «за прояснение ценностей», не проповедовавшее вообще никакой морали. Прояснение ценностей учило детей искать собственные ценности, а от учителей требовало воздерживаться от навязывания ценностей кому бы то ни было. Хотя цели инклюзивности весьма похвальны, у него наблюдались непредвиденные побочные эффекты – оно отрывало детей от традиций, истории и религии, от той самой почвы, где коренились прежние понятия о добродетели. Можно растить овощи на гидропонике, но все равно надо добавлять в воду питательные вещества. А когда мы предложили детям отрастить себе добродетели на гидропонике и руководствоваться исключительно внутренними ощущениями, это было все равно что потребовать, чтобы каждый из нас разработал свой собственный язык – бессмысленное занятие, не приводящее ни к чему, кроме одиночества, ведь человеку не с кем будет поговорить. (Тонкий анализ более либерального подхода к роли «культурных ресурсов» для формирования самосознания см. в Appiah, 2005, а также в Taylor, 1989.)
Я считаю, что анализ Хантера вполне корректен, но все же не убежден, что в целом урезанная современная мораль не принесла нам ничего, кроме вреда. В старом кино и телепрограммах, даже снятых в шестидесятые, меня часто тревожит одна черта: строгие рамки, налагаемые обществом на жизнь женщин и афроамериканцев. Да, инклюзивность обошлась нам недешево, зато мы приобрели более гуманное общество, где больше возможностей для расовых и сексуальных меньшинств, для женщин, инвалидов и так далее – то есть для большинства из нас. И даже если кому-то кажется, что цена была слишком высокой, обратной дороги нет – мы не можем вернуться ни в общество до потребления, ни в этнически однородные анклавы. Остается лишь искать способы борьбы с аномией, которые не исключали бы из жизни общества огромные классы людей.