Витя, подняв глаза к потолку, что-то бормотал и загибал палец за пальцем на руке. Так он долго вел свои странные подсчеты и, наконец, твердо заявил:
— М. Р. погиб молодой!
— Почему? — воскликнула Оля.
— Почему? — с небольшим запозданием спросил и Генька.
— На кедры лазил — раз… лося дубинкой убил — два… пятьсот верст по тайге хотел пройти — три… — разгибая пальцы, сообщил Витя.
Четвертый палец у него еще был загнут.
— И стихи любил — четыре… — добавил он. — Был бы стариком… все стихи бы перезабыл…
— Ой, здорово! — захлопала в ладоши Оля.
— Ну, в этом вы, мой юный друг, ошибаетесь, — обидчиво возразил архивариус. — Насчет любви к стихам вы явно не осведомлены. А в остальном ваша гипотеза мне кажется правдоподобной. Поздравляю, поздравляю! У вас, молодой коллега, очень четкое логическое мышление.
От этих похвал Витя совсем побагровел, даже оттопыренные уши его вспыхнули.
Генька стоял возле стеллажа и, насупившись, думал: «Ай да Витька! Котелок у него варит. И как это я не сообразил?»
— Так вот, — оживленно продолжал архивариус. — Если согласиться с вами, молодой человек, то М. Р. в момент гибели было не больше тридцати — сорока лет. Отсюда следует, что в институте он учился в конце восьмидесятых или в девяностых годах. Что ж, посмотрим!
Леонид Константинович, торопливо кивнув Никите, спешившему на занятия, устремился к стеллажам.
Почти не глядя, он стал снимать с полок и складывать на небольшую тележку широкие книги в одинаковых переплетах из толстого картона. Сняв десятка полтора книг, он подкатил тележку к ребятам, и те увидели, что на книжных корешках ровным, аккуратным почерком написано: «Прием 1885 года», «Прием 1886 года», «Прием 1887 года»… А когда Леонид Константинович раскрыл один из томов, внутри оказались однообразно разграфленные страницы, заполненные тем же ровным, аккуратным почерком.
— Вот это писал! — не скрывая восхищения, воскликнул Генька. — Почище пишущей машинки! А еще говорят, в архивах ничего не понять. Да тут и первоклассник разберется.
— Не торопитесь с выводами, юноша. Это же писарский почерк, специально для докладов начальству и для прочих важных бумаг. А сами начальники не утруждали себя старанием, их и так должны были понимать. Взгляните-ка сюда, милости прошу, — и Леонид Константинович, снова почти не глядя, протянул руку, достал с полки картонную коробку и вынул из нее листки, покрытые мелкими, неразборчивыми буквами.
— Можете прочесть? Нет? То-то! Ну, займемтесь делом…
Фамилии, начинавшиеся на букву «Р», занимали в каждом томе по нескольку листов. Здесь были Рагозины и Рассадины, Ребровы и Риммельсгаузены, Родолюбовы и Ростовцевы, и даже какой-то Ругай-Ругоев. Их звали Алексеями и Павлами, Владимирами и Кириллами, Станиславами и Яковами, но ни одного Михаила, Макара, Матвея, Марка или Мефодия среди них не было. Сочетания «М. Р.» никак не получалось.