За столом все враз смолкли. Стремянный говорил правду: Москва, устав от бесчинств Иоанна Васильевича, пустела с каждым днем. Но в присутствии государя такое мог ляпнуть или совсем глупый, или зело пьяный.
— Ты, стремянный, дело говори! — вкрадчиво молвил государь. — Али виновного назвать умеешь?
— Умею! — куражно выкрикнул Мелентьев. — Аз глаголю: быв намедни по твоему, государь, наказу в Серпухов-городе, заглянул вдруг в хоромы княжича Петра Долгорукого. Его отцу, изменнику, ты башку отсек. А княжич, вишь, скрылся из Москвы и болезным сказался. Аз скажу: здоровья его на троих хватит! И, вошед, наткнулся на сестру его Марию. Девица красоты… — Мелентьев вновь покачнулся, потерял и равновесие, и нить речи.
Побагровел Иоанн Васильевич до пота, на бритой голове выше уха нервно забилась жила. Он вцепился в подлокотники:
— Никита, возьми людей, сколь тебе потребно, и теперь же отправляйся к Долгорукому. Привезешь и его, и сестру Марию. Мой лекарь окажет недужному княжичу помощь, а Мария… я сам ее… посмотрю, хороша ли она. — Неожиданно растянул синеватые губы в улыбке: — Хороша, говоришь? Да ты, Никита, с пьяных глаз кочергу за хоругву примешь!
За столом раскатились дружным смехом.
* * *
Через несколько минут из ворот Кремля вынеслась на площадь кавалькада — десятка три молодцов верхами. Впереди — царев любимец Никита Мелентьев.
На другой день, когда церковные колокола отзвонили обедню, в царские хоромы ввалился едва державшийся на ногах от быстрой езды и дальней дороги Мелентьев. На его плутовской морде была улыбка до ушей. Он бухнулся в ноги:
— Государь-батюшка, все исполнил по твоему хотению! Долгорукий, эта скорпия подколодная, успел сокрыть свою сестру у соседей. Обаче, от меня не спрячешься! Нашел ее и купно с братом доставил. Княжича закрыл в клеть, а Мария возле твоих дверей счастья ждет — тебя, батюшка, лицезреть жаждет.
— Пусть войдет! — кивнул царь.
Возглас восторга невольно вырвался у всех, кто находился в хоромах. Они увидали высокую, статную красавицу. Княжна сияла молодостью, телесной крепостью, матовой белизной лица. Крупные синие глаза глядели на мир добро, но вместе с тем и величественно.
Государь помумлявил враз пересохшими губами, хотел что-то сказать, но из его горла вырвалось лишь нечто невразумительное, напоминавшее птичий клекот. В таком замешательстве царя еще никто не видел. Наконец хриплым, чужим голосом изрек:
— В Святом Писании сказано: «Честен брак и ложе не скверно…» Аз всегда рекох: блудный грех ведет к погибели души, а венец, Церковью освященный, — дорога в рай и рода продолжение.