Мой провожатый, перекинувшись с женщиной парой фраз, уехал. Я поняла так, что он не знает, когда и кто в следующий раз заедет за мной, но ей предварительно позвонят по телефону.
В доме было уютно: тепло, чисто, вкусно и по-простому – без чопорности и церемоний. Тёткин сын, проживавший с ней, и почти взрослая внучка, частенько забегавшая, отнеслись ко мне без лишнего родственного трепета, но с тем же радушием и доброжелательным любопытством.
О моём прошлом, вопреки всем ожиданиям, никто не заговаривал. Видимо, «родственники» решили, что тема былых лишений может ранить мою настрадавшуюся душу. Или им подсказал кто, как надо со мной обращаться. Потому что они старательно занимали моё время и внимание освоением местного быта и нравов. Что прилично, а что не очень, как одеться в люди и дома, как делать покупки в разных магазинах и лавках, как готовить на газовой плите и как звонить по телефону. Многое и впрямь оказалось внове: например, на родине я ни разу в жизни не была в кафе или ресторане, тем более не считала это делом обыденным.
Самой тётке наиболее интересны были темы еды, доступности продуктов и товаров и, само собой, цен на всё это. Она с упоением посвящала меня во все тонкости выбора товара исходя из его качества и цены.
Женщина неустанно жаловалась на различные лишения, которые постигли немцев ещё до начала войны, поскольку страна жила по принципу «пушки вместо масла». С началом войны ситуация усугублялась, совсем тяжко стало в сороковом, когда по продуктовым талонам давали унылые наборы консервов, а хороших продуктов не достать было даже и за большие деньги, натурального кофе не попить. Теперь же ситуация почти выправилась, так как в Германию, наконец, пошли, как и было ранее обещано Гитлером, продукты с завоёванных территорий. Женщина была удовлетворена этим обстоятельством. Как теперь живут люди на оккупированных территориях и какая справедливость в том, чтобы они отдавали немцам своё кровное, – она не задумывалась. Она часто и с удовольствием заговаривала об этих продуктах с завоёванных территорий: что они не так хороши, как отечественные, но и то ладно, что они всё же появились. В продаже снова есть колбаса разных сортов; мясник сказал ей: с Украины везут скот.
Так мне больно было всё это слушать – как ножом по сердцу! Поначалу колбасы этой пресловутой из украинского скота и в рот брать не хотелось, но потом я со злостью подумала, что единственная в тёткином доме имею право есть продукты, выращенные на советской земле…
Во всём поведении этих людей со мной было что-то излишне правильное, продуманное – что-то, похожее на выполнение чужой инструкции. Считывая их мысли, я почти уверилась: их действительно проинструктировали, что надо делать, чтобы как можно скорее адаптировать меня к цивилизованной жизни. Хотя эти люди и опирались на чужие подсказки, относились они ко мне с искренней родственной симпатией.