Заметно было, что все обрадовались этой новости. Все, кроме мамы. Она взяла Кирилла за локоть, притянула к себе и шепнула ему на ухо:
-- Это уловка. Не поддавайся. Будь начеку. Они таким образом просто успокаивают народ, а сами готовят нечто ужасное.
-- Хорошо мама, - ответил Кирилл, в отчаянии сжав кулак свободной руки. – Ты, главное, не волнуйся. Видишь, нам разрешили свободно ходить по сектору. Хочешь, я с тобой посижу.
-- Нет, Кирюша, сейчас мне, как никогда, надо побыть одной. Не обидишься?
-- Нет, что ты!
Он проводил маму до ее комнаты, а потом отправился в свою, и завалился на кровать поверх одеяла. Больше сдерживать слезы не имело смысла, и Кирилл разрыдался, в голос, как в детстве, когда случайно разбил любимую мамину вазу – подарок настоящего отца. Он тогда рыдал и не знал, что делать, как вернуть то, что вернуть уже невозможно. Ему казалось, что надо найти такой особенный клей, который склеит вазу, и она станет как новенькая. Но такого клея не было. И мама, с грустью в глазах, смела осколки веником в мусорный совок, а потом, со стеклянным звоном, отправила в ведро. Тогда, впервые в жизни, Кирилл понял, что бывают невосполнимые потери, и это произвело на него очень сильное впечатление. Три дня он болел, а мама обтирала его смоченной в уксусе тряпочкой чтобы сбить жар. Она говорила, что ваза – мелочь, что нельзя из-за нее так убиваться, что сын ей дороже тысячи ваз, но Кирилл понимал, что это все не взаправду. Что у мамы от этой потери осталась не менее глубокая рана, просто взрослые умеют скрывать последствия подобных душевных травм.
А сейчас было еще хуже. Выть хотелось, но Кирилл не мог, чтобы не сбежались люди, чтобы жутковатая, похожая на врача из концлагеря, Милявская не стала делать ему уколы, от которых он провалился бы в дурное забытье. Поэтому он давил в себе этот вой, и он, не имея выхода, распухал внутри, подобно опухоли, затопляя тело, клетку за клеткой, пока не занял целиком все естество Кирилла. И лишь потом боль притупилась.
Стало немного легче от мысли, что мама ушла в свой внутренний мир, который, уж точно, теперь намного лучше реального. Ей не больно, она чувствует себя сильной и решительной. Это куда лучше, наверное, чем если бы она оставалась в здравом уме, и понимала, что ее сыну бежать просто некуда, что он останется в этом бункере навсегда, состарится, ничего в этой жизни не сделав, и умрет, не оставив после себя ничего. Ведь матери, совсем не для этого рожают своих сыновей.
Через час Кирилл начал потихоньку приходить в себя.