Софья Андреевна. Все знают, как обустроить Россию, но никто не знает, как навести порядок в собственной спальне. И нечего так смотреть, я правду говорю.
Лев Львович. Кажется, вы сами этого не знаете, маман.
Софья Андреевна. Не знаю, Левушка… Раньше думала: любовь и терпение, любовь и терпение… Да сколько же можно терпеть? (Возмущена.) Теперь вот решил отдать все права Черткову! Жена и дети будут под конец жизни без куска хлеба, издатели наживутся на рукописях. Пускай! Зато в газетах напишут, что Лев Толстой – благодетель мира… Потомки будут восхищаться, что великий писатель возил в дом воду и делал сапоги, как простой работник! (На глазах у нее появляются слезы.) Но потомки не узнают, что когда я не спала у постелей больных детей, он ребенку своему ни разу не дал воды напиться, и никогда не сменил жену, чтоб дать ей вздохнуть, выспаться, просто опомниться от трудов…
Лев Львович. Мама, что толку вспоминать… Нам нужны деньги. Деньги!
Софья Андреевна. Но как же, Лёвочка? Ведь невозможно рассказать весь трагизм моей жизни! Столько лет любить его, служить ему, не доставлять никакого горя, быть верной женой и матерью его детей, а взамен не видать ни благодарности, ни ласки! Я столько пережила, что сердце мое словно защелкнулось и закрылось для любви….
Лев Львович, махнув рукой, уходит. Софья Андреевна одна. Она складывает руки на груди.
Софья Андреевна. Боже, дай мне сил, ты один знаешь, как я устала! (Вздыхает.) Но отчего же эта мучительная тоска? Да где оно, людское счастье?..
Софья Андреевна уходит.
Теплый июльский вечер. Уютно светит зеленая лампа. Из патефона звучит модный романс «Не уходи». На террасе сидят Илья Львович в охотничьем костюме и Александра Львовна.
Александра Львовна. Это особенное возбуждение, которое бывает от музыки – нехорошо. Я чувствую, что этого не следует. Не могу спать после музыки и какие-то глупые мысли лезут в голову… Хочется пойти к себе, броситься на кровать и реветь, как будто у меня какое-то большое горе. А горя вовсе нет. У меня гадкая натура, Илья…
Илья Львович. Замуж выходи, всё и пройдет. (Подумав.) А впрочем, не выходи. Нет ничего хорошего.
Александра Львовна. Отчего ты сам не едешь домой, Илья? Ты прости, я тебя не тороплю, но всё же там у тебя жена, дети… Служба, наконец.
Илья Львович. Оттого и не еду, что там – жена, дети и служба.
Александра встает за спиной брата, кладет руки ему на плечи.
Александра Львовна. Зачем же ты женился?
Илья берет ее руку, затем другую.
Илья Львович. Знаешь, года два назад, на Рождество, меня позвали в Тулу в судебные заседатели. Совсем как в папашином романе… Судили женщину, крестьянку, которая убила мужа, зарезала его ножом. И вот мы весь день сидели в тесном, дурно пахнущем помещении, все вместе – крестьяне, адвокаты, судьи, солдаты, свидетели. И все говорили, говорили… Я подумал тогда, как счастлив отец, что может находить в этом нелепом устройстве нашей русской жизни интерес и почву для какого-то протеста, для рассуждений о справедливости… Мне же было только скучно и тяжело. Надо было выносить решение, а я уж и не помнил, кто там прав, а кто виноват – только бы скорее разделаться…