Быть может, больше не услышу
В Кремле твои колокола.
Не вечно все на белом свете,
Судьбина вдаль влечет меня,
Прощай, жена, прощайте, дети,
Бог знает, возвращусь ли я?
Из воспоминаний Н. Плевицкой:
На чужбине, в безмерной тоске по Родине, оставалась у меня одна радость:
мои тихие думы о прошлом. О том дорогом прошлом, когда сияла несметными богатствами матушка-Русь и лелеяла нас в просторах своих.
Далека родимая земля и наше счастье остались там.
Грозная гроза прогремела, поднялся дикий, темный ветер и разметал нас по всему белому свету. Но унес с собой каждый странник светлый образ Руси, любви к отечеству дальнему и благородную память о прошлом. Светит такой непогасимый образ и у меня…
Глава третья
Горькая полынь чужбины
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой…
Анна Ахматова
1
Беженцы из России (они стали зваться эмигрантами первой волны), из объятой пожаром революции, Гражданской войны страны попали в бездонный омут зарубежья. Вокруг все оказалось чужим, пугающе непонятным. Угнетало отсутствие дома, безденежье, а с ним неизбежный голод, неопределенность. Мало кто из приплывших сумел отыскать в новом мире свое место, укрепиться в нем, даже разбогатеть, большинство стали влачить нищенское существование. Было трудно не пропасть, не скатиться до воровства, с горя не спиться, в отчаянии не броситься с моста, не пустить себе пулю в лоб, не затянуть на шее веревку…
Мытарства не прекратились с получением от турецких властей жилья в неуютном поселке Галлиполи на пустынном каменистом берегу Дарданелл. Прибывших расселили в дощатых с дырявыми стенами бараках-казармах, построенных в свое время англо-французским десантом. Жить привелось скученно, отчего вскоре начались эпидемии.
Временный (как надеялись прибывшие) лагерь занимал на полуострове неширокую, в полверсты территорию близ устья речки Бьюк-Доре, между проливом и горной грядой. Солнце палило нестерпимо с раннего утра и до заката. Водопровода не было — воду привозили дважды в сутки из Константинополя.
Доре, между проливом и горной грядой. Солнце палило нестерпимо с раннего утра и до заката. Водопровода не было — воду привозили дважды в сутки из Константинополя.
Настояниями Скоблина (точнее, благодаря его генеральскому званию) Плевицкой выделили угловую комнатушку — другие беженцы ютились с малыми детьми в одной комнате по две-три семьи. В бараках резались в карты, ссорились, пили по-черному. Питались испорченными консервами, твердыми как камень сухарями.
Вдова драгунского офицера пожаловалась Плевицкой на невозможность продать или сменять на продукты те крохи былого богатства, которые удалось вывезти из России: