— Я, кажется, пулю в лоб себе пущу!
Дочери бросились к нему:
— Что ты? Что с тобой? Успокойся, пусенька!
Он выдернул из кармана визитки платок, сильно дохнувший ландышем, прижал его ко лбу и упал в кресло:
— Безумие! Губернский комиссар боится! Командующий корпусом боится! Бархатов, Мытнов и я сами к Раухверкту, к Захватаеву ездили. Боятся закрыть съезд профсоюзов! Боятся арестовать этого мерзавца Стратановича. Он, видите ли, член Сибоблдумы, делегатский иммунитет, это «вызовет возмущение»! Болваны! Цацкаются с этим съездом, а железнодорожники бастуют, Самара пала — это же все большевики! Я — пулю в лоб!
— Папонька! Пусенька! — дочери присели на ручки кресла. — А мы-то? Как же мы?
— Бедные мои девочки! Бедные, бедные! Дай бог нам пережить этот ужас. — Он было обнял девушек, вдруг вскочил, завертелся по комнате. — А какие есть подлецы! Одна… говорят, врач, интеллигентный человек: «Мы — сила, мы создаем богатства мира, мы — не рабы, должны отстоять завоевания Октября». Понимаете ли: «Ок-тя-бря!» Маленькая, от земли не видать, а весь съезд как с ума сошел. Ей-то чего? Интеллигентный человек — ей-то чего не хватает? — Крутилин еще раз рысью обежал комнату. — Что толку, ну что толку: «После съезда всех арестуем»? Им же дают говорить, отравлять массы! Нет, пулю в лоб!
— Папонька!
Он трагически обнял дочерей:
— Благодарение создателю, наша мамочка не испытывает этого хаоса, безумия.
«После съезда всех арестуем». А ведь «маленькая, от земли не видать», из-за речи которой зал с ума сошел, — Татьяна Сергеевна. «После съезда всех арестуем», а Дубков в президиуме. Знают ли они? Сказать Наташе. За Раису Николаевну не так тревожно — из-за болезни сердца она не на виду. К Дубковым нельзя. Коля два раза приносил какие-то невесомые пакеты, чтобы передать на Кирпичную, но: «Приходить не велела мама». Пока еще съезд не кончился. С папой поговорить. После возвращения с гастролей он совсем другой. Во всем другой. Из оперетты ушел, от места в банке отказался. Разыскал какого-то старика сапожника, принялся за сапожное ремесло. Спросила тогда:
— Почему ты так? Зачем тебе?
Он ответил спокойно:
— Посоветуй лучше. Театр — не мое дело. Идти в банк участвовать в распродаже России? Так — с набойками, подметками — по крайней мере вреда не принесу.
Мать сначала расшумелась, даже ногами затопала:
— Здрассте! Примадонна Вяземская — жена сапожника! Мерзость какую придумал! Да я все вышвырну к чертям!
Отец не уступил. Продал фрачный костюм, принес какой-то чурбан, низенькую скамеечку, колодки, инструмент, водворил все это за ширмой в углу у окна. По утрам уходил к своему учителю, вечерами в своем углу постукивал молотком, сучил дратву. И вот на днях подбил подметки и набойки к ботинкам Виктории. Мать долго вертела их, «оценивала» работу, сказала ревниво: